Сайт ветеранов 8-й отдельной армии ПВО

Война!

О начале войны узнали 22-го июня на подходе к Рославлю. Утром следующего дня выгрузились под Черниговом, и в тот же день батарея открыла свой счет: был сбит первый бомбардировщик врага.
...Каюсь: во время войны в 1941 и 1942-м годах я вел дневники. Сохранились три тетради из четырех: с 20-го июня 1941 года по 6-е марта 1942 года, и с августа по ноябрь 1942 года. Третью тетрадь я сжег в Ростове и/Д 23 июля 1942 года: был уверен, что погибну в этот день. Первые две тетради оставил в Москве Екатерине Ивановне, когда получал назначение в июле 1942 года в Ростов н/Д. Кроме того, сохранились письма этого времени. О настроениях того времени, как мы встретили войну, я лучше всего приведу из записок того времени: они правдивы, лжи там нет.
Из дневника: "20 июня 1941 года. ...Укомплектован на 70% приписниками. Из-за малого процента кадра ни о какой слаженности не может быть и речи. Тяги нет: имею два трактора и 0 машин. Но настроение бодрое, боевое. В воздухе чувствуются большие события. Что-то грозное надвигается. Поезд мчится на запад. Семафоры открыты. Перегоняем пассажирские поезда. Таинственное грозное будущее ждет нас впереди. Сбор ЗА прерван. Кажется, стрелять придется практические стрельбы по действительным самолетам.
22 июня 1941 года. Подъезжаем к Рославлю. Война!!! Это слово нас, говоря по правде, оглушило. Мы ожидали войну, готовилась к ней, но никогда не думали, что она так близка. Кратко объявил в вагоне об этом событии. Испытующе смотрю в глаза своих бойцов: Но в них читаю твердость, энергию, готовность драться. Поем песни. Как волнующе, по новому звучат слова песни: "Если завтра война". Возле железной дороги стоят толпы народа. Под крики "Ура!” несемся к фронту. В глазах многих женщин слёзы, но все желают победы над врагом. Бросают в эшелон цветы, целые букеты цветов.
Во многих из них записки. Страна провожает нас на врага, она желает нам победы над врагом. Это наши матери и сестры, наши отцы благословляют нас на победу.
Поднялась могучая, страшная в своем гневе свободная страна. Советский народ никому и никогда не покорить, никогда мы не станом рабами! Смерть нас может положить в могилу, но никогда не победит и она!"
Двадцать шестого узнал, что противником взят Минск. В этот день нашей дивизии приказали на следующий дань походным порядком выступить к Жлобину, не допустить противника через Днепр. А к Бобруйску, куда двигался 24-й танковый корпус Гудериана, были направлены запасной полк из Гомеля, на трех одна винтовка, и несколько артполков. Им приказали — умереть, но противника задержать. Я написал в этот день письмо Екатерине Ивановне.

"Чернигов. 26 июня 1941 года.
...Трудно передать тебе, что сейчас делается в сердце. Война, к которой мы готовились, которую мы ожидали, эта война сейчас уже разразилась. Большие кровопролитные бои ждут нас впереди. Победа будет рождаться в упорной борьбе с хитрым и подлым врагом, вооруженным по последнему слову техники. Я горд тем, что и я могу принять участие в этой самой справедливой из всех когда-либо существовавших войн. Я рад тому, что могу с оружием в руках служить своему народу.
Катичка! Я теперь думаю, ты поняла многое, что я хотел сказать в своих последних письмах. ...Не волнуйся, если от меня долго не будет ни слова. Это значит — так нужно. Со мной ничего случиться не может, все обстоит очень хорошо. Сегодня получил твое письмо, посланное тобой 14-15 июня. От всей души благодарю тебя. Это письмо я получил в такое время, когда мне нужно много сил, много энергии. И эти силы дают твои письма.
...Тороплюсь. Спешу. Прости за неаккуратность письма".
...Мы рвались к Жлобину. За трое суток покрыли 210 км. И 1-го июля был у Жлобина. С хода нанял ОП.

Из дневника.
"2 июля 1941 г. Прибыли к Жлобину. Участвуем уже действительно в боях. До противника 5 км. Кончился переход, форсированный марш. Быстро, за трое суток покрыли 210 км. Всю дорогу прикрывал с воздуха. Могу похвастаться: ни одной жертвы дивизия за марш не имела. Оборонял не плохо. По дороге и учились: за время это сбили три самолета противника. А это результат не так уж и плохой. Население встречает и с надеждой провожает в бой. Хочется сказать этим людям, что-то теплое, приятное. Но слов таких нет. Еще не обрели словари их.
Окопался (ОП занимал с ходу). Изготовился. И когда появились стервятники, то открыл огонь. Потолок сразу поднялся от нескольких десятков метров да 2500-3000 метров.
Работа все это время будничная. Беспрерывно сидим на ОП, отдыхаем возле орудий и приборов. Настроение в бойцов боевое. Сегодня годовщина знакомства с К. Написал письмо, послал ей. В честь этого дня хлопнул одного фашистского самолета".

Из письма.
"2 (переправлено) 3 июля 1941 года
"...Вчера окончился год нашей дружбы. Как отличается то время — 1940-й — от этого года, этой памятной даты, 2-го июля! Тогда было спокойно, тихо, а сейчас буря, гроза. Буря захватила нас. В душе чувствуешь громадный подъем, силы словно увеличились в несколько раз, хочется сделать, что то неимоверное для народа, воспитавшего и пославшего тебя в армию.
...Вчера в честь нашей дружбы еще одного фашиста сбил. Он ушел резко на снижение, шел как пьяный и сел. Его захватали. Больше, подлец, он не полетит. На моей совести это уже шестой фашист. Хотя люди у меня на 85% новые, молодежь, как я их зову, нужно сказать, что они не плохо в боевой обстановке овладевают искусством уничтожения врага".
К этому времени я был полностью укомплектован всеми номерами расчетов и автотранспортом, который получил в Чернигове.
Что касается самолетов, то они были сбиты один — 23 июня, второй — 24 июня. 25 июня сбил свой самолет, хотели судить, но защитил командир дивизии. Да и член Военного Совета 21-й армии признал, что мои действия были правильны. Затем три самолета сбил по дороге в Жлобин. И, наконец, последний, шестой, сбил под Жлобином 2-го июля, Но я считаюсь в действующей армии с 2-го июля 1941 года, когда дивизия вступила в бой с наземным противником. А так как у меня были потери в людях, то погибшие до этого не считаются убитыми на войне...
... 6-го июля 1941-го года наша 117-я сд двумя полками стрелковыми, артиллерийским и двумя дивизионами — нашим зенитным и противотанковым, нанесла контрудар во фланг двум танковым и одной механизированной дивизии 24-го тк немцев, которые сосредоточились в районах Новый и Старый Быхов (между Рогачовым и Могилевым) для прыжка черев Днепр. Дивизии были мощные, от границы в бои не ввязывались, стремительно продвигаясь на восток. Кроме того имели и значительные средства усиления. Контрудар нашей 117-й сд не на шутку встревожил немецкое командование. Уже после войны бывший командующий 2-й танковой группой, в которую входил 24-й танковый корпус, в своей книге "Записки солдата", записал: "6-го июля крупные силы русских переправились у Жлобина через Днепр и атаковали правый фланг 24-го тк. Атака была отбита 10-й мд".
Советский историк В. А. Анфилов в своей книге "Провал блицкрига" изд. "Наука", Москва, 1974 г. анализируя бои 6-го июля 1941 г. на стр. 408 пишет: "...В эти дни войска Западного фронта нанесли еще два контрудара на Борисовском и Бобруйском направлениях. Особенно активно действовали части и соединения 63-го ск 21-й армии. С рассветом 6-го июля 117-я сд при поддержке корпусной артиллерии форсировала Днепр и овладев гор. Жлобин, устремилась на сев. запад вдоль Бобруйского шоссе. Противостоящие здесь войска были захвачены врасплох и началось бегство. Это не могло, конечно, удовлетворить немецкое командование. Оно решило ликвидировать наш плацдарм в районе Жлобина, подтянув в этот район дополнительные силы.
Против переправившейся на западный берег 117-й сд противник бросил 10-ю мд и 255 пд, которые нанесли удар с севера и с юга, чтобы отрезать переправившиеся советские войска и уничтожить. Разгорелся ожесточенный бой, не прекращающийся до темноты, 6-го июля командование группы "Центр" доносило в Берлин следующее: "Противник перед 2-й танковой группой усилил свою группировку за счет подброски новых частей в направлении Гомель. Удары противника от Жлобина в направлении Бобруйска, а также в районе Березино позволяют предположить, что он намерен сдержать наступающие через Березину наши танковые силы для того, чтобы организовать свою оборону по р. Днепр". В результате контрударов советских войск, соединения группы Гудериана понесли большие потери и на несколько дней были задержаны в междуречье Березина и Днепр. Соединениям 2-й танковой группы не удалось прорвать предмостных укреплений в районах Могилева и Рогачева. Они не смогли, как требовало главнокомандование сухопутных войск стремительно выдвинуться к Днепру и форсировать его с ходу".
В этих цитатах имеются неточности. Во-первых, в контрударе 6.7.41 г. участвовал не 63-й ск, а только одна 117-я сд. Во-вторых, мы не форсировали Днепр и не отбивали у противника Жлобин. Ибо и мосты, и Жлобин были в наших руках и, в-третьих, мы вели бои с 10-й мд и частью сил 3-й тд, атаковавши нас со стороны Рогачева с целью отрезать нас от Жлобина. Об этом свидетельствуют, в частности карты, ежедневно докладывавшиеся Гитлеру, с которыми я познакомился в ЦАМО. Фашистам удалось нас окружить, в течение двух дней шли ожесточенные бои. Мы связали две дивизии. Гудериан отказался от форсирования Днепра. И только после того, как подошла сперва 1-я кавалерийская а затем и 255-я пд, которые сменили части 10-й мд и 8-й тд, 10-го июля нанес удар через Днепр в районе ст. Быхов, южнее Могилева.
Причем этот удар был ослаблен, наступал он только двумя дивизиями 4-й тд и 10-й мд. Так было выиграно так нужных нам четыре дня! Да, мы понесли потери, но они были оправданы. После этого полковника Чернюгова сняли с дивизии, обвинив его в неумелых действиях... Он не был виноват: ведь поблизости не было никаких сил, кроме нашей дивизии, фланги были открыты.
В этом бою была разбита матчасть огневого взвода моей батареи. Батарея понесла потери. Мы превратились в пехоту, а точнее — в истребителей танков. Но я считаю, что наш потери полностью окупились не только тем, что были сбиты многие немецкие самолеты (батарея и после 2-го до 6-го июля сбивала самолеты, но у меня подтверждений нет), но и тем, что это были в основном разведчики. И группа "Центр" осталась без глаз. Ибо Гальдер, о котором я писал раньше, в своем "Военном дневнике" в записи от 2-го июля 1941г. перечислял нашу группировку на это число. Он записал: "Русский Западный фронт в составе 22, 20 и 13 армий". Фашисты не знали, что в это время на Днепре сосредотачивались еще и 19-я и 21-я армии этого фронта. Почему они не смогли обнаружить их сосредоточение, проясняет запись 10.07 Гальдером своего разговора с главкомом группы армий "Центр" фельдмаршалом фон Боком: "Воздушная разведка. Разведывательные эскадрильи дальнего действия группы армий крайне ослаблены, лишь в одной эскадрилье имеется три боеспособных самолета, в остальных эскадрильях — ни одного. Из числа ночных разведывательных самолетов исправны только два. Поэтому — просьба объединить силы воздушной разведки воздушного флота группы армий и главного командования ВВС. "Я горжусь тем, что в это свой вклад внесла и моя батарея, а также 1-я и 2-я батареи нашего дивизиона, уничтожившие три самолета противника, тоже разведчиков. Эти батареи имели на вооружении 37-мм зенитные орудия.
...13-го июля 21-я армия нанесла контрудар на Бобруйском направлении в тыл переправившимся немецким войскам. Наступали уже три корпуса. Наша дивизия была в 63-м ск, которым командовал комкор Л.Г. Петровский. Были освобождены города Жлобин и Рогачев. До конца июля шли жестокие бои. Наша дивизия из под Жлобина 17-го июля была переброшена под Рогачев. Потом — под Довск. Затем к Ректе, ближе к Пропойску. К этому времени наша 21-я армия имела кроме трех стрелковых корпусов еще и один механизированный. Но там танков почти не было, он действовал как пехота. В этих боях, конечно, мы понесли большие потери, но противнику тоже досталось. Приведу еще две выдержки из своих писем того времени.
"29 июля 1941 года. ...Положение на фронте у нас сейчас хорошее. Ряд немецких частей окружили, Много их уничтожили. Особенно горячие бои были со 2-го по 13 июля. Много тысяч потопили, уничтожили. Сейчас немцев крепко тесним. Я был в двух городах, которые побывали в руках немцев, но сейчас наши. Много кварталов сравняли с лицом земли. Неприятная вещь — разрушения, пепелища. Где проходят немцы, остаются лишь пепелища, развалины. Но остаются и их могилы, которые усеяли все дороги.
Немцы много территории не заняли, а двигаются лишь на узких полосках земли вдоль шоссе. Отъедешь от шоссе на 5 км — и нем­цев нет. Мы научились сейчас воевать — и неплохо получается. Пленных до черта хватает.
В борьбе крепко нам помогает население. Один старик спас жизнь двум бойцам моей батареи. Помогают дети, женщины, старики. Если бы ты видела всё это, то ты бы меня поняла.
Очень неприятную картину представляют убитые, которые полежали на земле несколько дней. Если бы ты знала, Катичка, сколько злости, сколько зла у каждого из нас! Нужно будет — зубами будем драться.
Я похоронил нескольких своих бойцов. Какие люди погибли! Честь и хвала им, хвала матерям их и отцам, воспитавших их, честь и слава Родине, давшей им счастливую жизнь. Один из них, Королев, окруженный врагами, дрался, пока не был убит, но не отошел ни шагу. Другой, командир отделения, получил 15 ран. Один боец на плечах вынес его из боя, тащил км два на себе. И сколько еще таких фактов! Но дорого за всё это расплатятся фашисты. Мы не успокоимся до того времени, пока ни один фашист не останется в живых.
Артиллеристов немцы расстреливают на месте. Говорят: "Все ваши артиллеристы — коммунисты, жизни не дают!"
За городом Р. немцы собрали жителей рыть окопы. А после этого начали насиловать девушек, даже 13-14 летних. Изверги! Сволочи! Жалеть их не будем. Здесь живые есть и мертвые. Это борьба на смерть.
После шестого июля много что произошло. Дорого заплатят фашисты за мои разбитие пушки.
Настроение на фронте боевое. Есть и трусы, но они встречается единицами.
...Все память помнит... Коронаев Антабай Алимбаевич, расстреляв 120 патронов, повел в атаку на автоматы. Его мы так и увидели, когда отбили это место, с зажатой винтовкой в руках в десяти метрах от окопчика для стрельбы лёжа и гору гильз у него. А сержант, получивший 15 ран — командир орудия Сергеев. Его вытащил и спас волжанин Кузнецов. Город Р. (Рогачев...)
Письмо от 9 августа 1941 года.
"...Немцы во время наступления применяют психические методы. Их бомбы, мины оглушительно, неприятно воют и рвутся, стреляют трассирующими пулями для морального воздействия. Но всё это не страшно, если бойцы побывают хоть несколько раз в бою. Привыкают помаленьку. Вот штыков они боятся, как чертей. Бегут без оглядки, бросая все на пути. Пехота в них трусливая, бежит, увидев штык или услышав громовое "Ура!" Офицерня ихняя в этих случаях стреляет их же. Да и лётчики в них трусливые. Только зенитчики откроют огонь, как они побыстрее сматываются. Они "героичны" тогда, когда летят для бомбежки одной зенитной батареи массой в количестве 17-25 самолетов. Это на одну только батарею! Да и бомбят впопыхах: побыстрее бы сбросать бомбы и уйти. А поспешность, как сказал еще Кузьма Прутков, нужна только при ловле блох. И мы победам! В этом мы уверены. Зная теперь, что такое противник, мы уверены в своей победе. Встает весь советский народ. Этот народ страшен в своей ненависти, страшен в своем гневе.
Пусть эта победа будет нами достигнута в тяжелой упорной борьбе — это мы отлично знаем, отлично сознаем, но это будет наша победа, победа советского народа. Прошли те дни, когда гитлеровская армия, сосредоточив удар по маленькому участку, благодаря своему численному и техническому превосходству, катилась вперед. Эти дни ушли. Еще предстоят тяжелые кровопролитные бои, это мы знаем отлично, но в этих боях родится наша победа. И еще быстрее Гитлер покатится назад. Он будет встречать сопротивление на каждом своем шагу. В тылу его будут бить партизаны, а в лоб — наша армия. Это мы знаем, в это верим".
Я цитирую так, как тогда писал, не изменяя ни слова...
И не только так я думал: это были мысли моих товарищей, моих сверстников...
...Контрудар 21-й армии, начавшийся 13-го июли, имел далеко идущие последствия. Главные из них:
а/ Из шести армейских корпусов 2-й полевой армии немцев и трех танковых корпусов 2-й танковой группы, которые должны были наступать на Смоленск на южном фланге группы армий "Центр", наступали всего два армейских и два танковых корпуса, вместо 28 дивизий — только 12. Шестнадцать дивизий были скованы нашей 21-й армией, имевшей всего три стрелковых и один механизированный корпуса, к тому же даже по штатной численности имели в полтора раза меньше личного состава. А с учетом понесенных потерь эти силы были значительно слабее немецких.
б/ 21-я армия длительное время занимала очень выгодное положение, держа под угрозой правый фланг группы армий "Центр". Фашисты вынуждены были три армейских корпуса держать за Днепром. Именно поэтому Маршал Совестного Союза Г. К. Жуков и предложил Сталину 29.7.41 г. сдать Киев и усилить Центральный фронт, состоявший из двух армий — 21-й и 13-й, ослабленных боями, тремя армиями: за счет Юго-Западного, Западного фронтов и из резерва. Как известно, за это предложение он был Сталиным отстранен от должности начальника генштаба и назначен командующим Резервного фронта. Он об этом подробно пишет в своих "Воспоминаниях и размышлениях". Прогноз Г. К. Жукова оправдался: 30-го июля 41 года Гитлер подписал директиву ОКВ №34, в которой пункт 2 был сформулирован так: "... 2. Группа армий "Центр" переходит к обороне, используя наиболее удобные для этого участки местности.
В интересах проведения последующих наступательных операций против 21-й советской армии следует занять выгодные исходные позиции, для чего можно осуществить наступательные действия с ограниченными целями.
2-я и 3-я танковые группы должны быть, как только позволит обстановка, выведены из боя и ускоренно пополнены и восстановлены".
Это был беспрецедентный случай: впервые на главном стратегическом направлении фашисты переходили к вынужденной обороне!
Этот случай, а особенно роль в нем 21-й армии, мало известен широкому кругу читателей. И следует надеяться, что наши историки смоют и это "белое" пятно...
... Я и так утомил Вас цитатами, выдержками из писем, отвлечениями... Делал это с одной целью: показать, как вели воины кадровой армии бои в первые недели и месяц войны, о чем сейчас так много кривотолков. Не имел права не писать об этом.
В беях шестого июля была уничтожена матчасть и 1-й и 2-й батарей дивизиона. Новой техники не поступало — 37 и 85-мм пушки шли на формирование противотанковых полков РГК.
Я в конце июля был назначен заместителем командира 321-го озад.
В средине августа фашистские войска прорвали фронт на участке правофланговой 13-й армии, развили наступление на юг, пытаясь окружить нашу 21-ю армию. Я в разгар этих боев в средине августа был назначен командиром 78-го озад 32-й кд. Дивизион стоял на противовоздушной обороне штаба армии. Начались отступательные бои. Теперь наземная оборона играла первостепенное значение. Известно, что в ходе развернувшихся боев, восточнее Киева были окружены обескровленные части нескольких армии, в том числе и 21-й. В окружение попал и 78-й озад. С дивизионом 18-го сентября дошел до Пирятина. Попытался прорваться на Лубны. Был окружен. Сражались, пока были снаряды. В бою была уничтожена, а потом подорвана вся техника. И начался выход с окружения. Из окружения вышел в составе группы, в форме, с документами, партбилетом и при оружии.
Сейчас об этом окружении много пишут. Только плохого. Манипулируют фантастическими данными о погибших и плененных. Я приведу высказывание самих немецких генералов. Гальдер потом назвал это окружение "самой большой стратегической ошибкой немецкого командования, допущенного им в ходе второй мировой войны. "Гитлеровцы вместо двух недель потеряли 52 дня для наступления на Москву. И они теряли в сутки в течение только августа по 17.000 человек убитыми, раненными и пропавшими без вести. Из окружения вышло примерно 175.000 человек. Примерно столько же попало в плен. И было убито около 300.000 человек.
После выхода из окружения и проверки был направлен в 3-ю дивизию ПВО в Воронеж командиром дивизиона. Из-за отсутствия вакантных должностей до 30 января 1942 года работал помощником начальника оперативного отделения дивизии ПВО. 30-го января вступил в командование 93-м озад МЗА второго формирования. Этот дивизион существовал еще до войны, но погиб в Киевском окружении. Новый дивизион был в стадии становления, начал формироваться в декабре 1941 года. В это время шло "деление" частей ЗА между сухопутными войсками и войсками ПВО территории страны. Этим и объясняется, что приказ о назначении был подписан лишь 25.4.1942 г. Дивизион оборонял объекты города Воронеж. Отрожки и Придачи.
В конце июня меня вызвали в Москву. Собирались дать полк. Но как узнали, что я был в окружении — не знали, что со мной делать. Так я попал в Ростовский дивизионный район ПВО помощником начальника штаба зенитной артиллерии района. В Ростов н/Д приехал 3-го июня 1942 года. Начальником артиллерии был один из моих учителей по Оренбургскому училищу зенитной артиллерии полковник Бахирев Василий Николаевич. Он участвовал еще в гражданской войне, был тяжело ранен в плечо. Сухощавый подтянутый и невозмутимый в любой обстановке, немногословный и очень человечный — таким он запомнился по боям на Северном Кавказе. Таким же был и командующий дивизионным районом ПВО полковник, с октября 1942 года — генерал-майор артиллерии Марков Николай Васильевич. В 1937 году, он был по доносу репрессирован, но перед войной был освобожден, командовал 11-й бригадой ПВО в Дрогобыче — Станиславе. Очень малочисленное управление дивизионного района ПВО было очень сплоченным и работоспособным. С теплотой вспоминаю это время пребывания в районе. Что было главной чертой характера Бахирева и Маркова? Глубочайшее уважение и доверие к людям. Поддержка самостоятельности, инициативы. Умение выслушивать и прислушиваться к чужому мнению. И в тоже время твердый характер.
Как развивались события 1942-го года — известно. Многое сейчас извращено, в первую очередь при Сталине. Бои за Ростов н/Д представлялись, как бегство с города ... Скрывалось, что город атаковали 50% танковых и механизированных соединений противника и сильнейшая 17-я армия. Это тоже белое пятно, которое предстоит стереть будущим историкам.
Когда начались отступательные бои, а точнее — вообще бои, то офицеры управления все время находились в войсках. При отходе противник не окружил и не захватил ни одной части, кроме двух батарей, которые были поставлены на ПТО по приказу генерала Кариофили в городе и расстреляны автоматчиками врага в упор из домов вблизи... Таким небольшим потерям благоприятствовало то, что некоторые офицеры имели удостоверения, гласившие, что мы действуем от имени замнаркома обороны по ПВО генерал-лейтенанта Громадина М.С. и подписанные им при посещении Ростова н/Д в средине июля 1942 года. И это всегда открывало нам дорогу. Наш район оперативно подчинялся 56-й армии. В этой непростой обстановке, находясь в частях, офицеры связывались со штабами наземных войск, и в зависимости от обстановки смело принимали решения, часто очень смелые. Мы отходили с боями.
О боях зенитчиков за Невинномысск и Армавир я рассказал в газете "Красная Звезда" в очерках "Зенитки против танков" и "Бой за Прочноокопский мост".
Бои за Северный Кавказ были очень большой школой для меня. За период отступательных боев наш боевой состав сильно увеличился за счет отходивших частей ЗА. Мы смело их прибирали к рукам. Впоследствии часть зенитной артиллерии и прожекторов были переправлены в Закавказье и в Баку, так как там не хватало этого оружия. Ряд частей отправили в Сталинград.
В средине августа наше управление прибыло в Грозный и стало управлением Грозненского дивизионного района ПВО. Развернулись бои в предгорьях Кавказа. В этих боях мы приводили в порядок отошедшие части и организовывали противовоздушную оборону, так как до этого здесь был всего один зенитный артиллерийский полк.
В октябре 1942 года в Грозный побывал генерал Громадин М.С. Он лично мне привинтил к петлицам "шпалу", присвоил звание "капитана". Увы, оказалось, что я уже три месяца капитан, но выписка из приказа так и не поступила...
В ноябре 1942 года совместно с полковником Бахиревым принимал участие в боях за гор. Орджоникидзе. За эти бои полковник Бахирев и я были награждены орденами "Красного знамени”.
В конце декабря я был отозван в Москву, назначен помощником начальника оперативного отдела штаба войск ПВО ТС по тихоокеанскому театру военных действий. В июле 1943 года был организован Западный фонт ПВО, и я был назначен старшим помощником начальника оперативного отдела, Европейский театр военных действий, Южное направление. У меня были все фронты от Курска и дальше на юг. Должность была генерал-майорская. Штаб был тоже небольшой, как и наш отдел. Я много чему научился, особенно у начальника штаба генерал-майора, потом генерал-полковника Николая Никифоровича Нагорного, участника войны в Испании, где он был Старшим военным советником по ПВО сперва Центрального Мадридского фонта, а потом старшим советником по ПВО Республиканской испанской армии в общей сложности с 1936-го по 1938-й год. Работа у меня была очень интересная, все время приходилось бывать в войсках, так как шло наше наступление и требовалось надежно прикрывать фронтовые и армейские коммуникации и восстанавливаемые важные объекты народного хозяйства.
...Я все время просился в войска, Наконец, моя просьба была удовлетворена, и 31.3.44 г. я был назначен командиром 64-го озад ПВО в 78-й дивизии ПВО в Архангельск, хотя я просился в 1-й Белорусский фронт. В Архангельске я был начальником пункта ПВО портов Бакарица-1, Бакарица-2, ж-д узла Исакогорка, аэродрома на острове Ягодный, кажется так, других объектов на левом берегу р. Западная Двина. 84-й озад ПВО был мощой единицей. Имел три батареи среднего калибра, батарею МЗА, зенитную пулеметную роту и свою батарею СОН. Кроме того, в оперативном подчинении были семь среднекалиберных и пять малокалиберных батарей, одна батарея английских пушек "Виккерс" 92,5 мм, зенитно-пулеметный батальон, две прожроты и две роты аэростатов заграждения. В портах Бакорица шла разгрузка пароходов, привозивших по ленд-лизу различное вооружение и другие материалы и продукты. Были очень интересные встречи с экипажами суден, а также с Иваном Дмитриевичем Папаниным, который по поручению правительства руководил всем этим в Мурманске и Архангельске.
Архангельск был закрытый город. Но Екатерина Ивановна через М.И. Калинина добилась пропуска и приехала ко мне на несколько времени. По возвращении в Москву она связалась с моими друзьями в оперативном отделе, и вскоре я получил команду убыть с дивизионом в Польшу в оперативное подчинение 1-го Белорусского фронта. Обрадовался... Какое же было разочарование, когда с погрузочной площадки приказали возвратиться на огневые позиций, а вместо нас убыл другой дивизион. Потом мне сказали, что это лично распорядился генерал Громадин, как и назначение меня в Архангельск. Только значительно позднее я понял, что он просто хотел сохранить мне жизнь, считая, что достаточно испытаний выпало на мою долю в 1941— 1942-м году. Потом оказалось, что тот дивизион был разгромлен в Польше... Мне и сейчас мучает совесть, словно это я отменил тот приказ, хотя в этом вины моей нет...
В октябре 1944 года мне присвоили воинское звание "майор".
...Во второй половине получили, и мы команду убыть. Наступила уже зима, мела позёмка. Вдруг в дивизион прибыла группа офицеров с дивизии. Спросил — зачем? Говорят — будем помогать. Конечно, работы было много: нужно было и оперативно подчиненные подразделения передать, и поставить другие на наше место. И я обрадовался, сразу не поставил им задачу. Тут они возмутились, говорят — мы будем контролировать. Тогда я вызвал к телефону начальника артиллерии дивизии, и сказал, что я в такой помощи не нуждаюсь, и если мне не доверяют, что я сам справлюсь, то пусть прикажет — кому сдать дивизион. Зугер сказал, что никто не сомневается в моих способностях. Тогда я потребовал убрать соглядатаев из дивизиона. Что и было сделано. И никто мне не мешал. Я всегда считал и сейчас считаю, что самое унизительное для человека — это мелочная опока над ним...
Прошли десятилетия. В 1960-м году, следуя из отпуска, мы с Екатериной Ивановной решили задержаться в Иркутске и немного познакомиться с городом и Прибайкальем. Побывали в разных местах, заехали в Ангарск. И там за нами увязался какой-то гражданский. Он был старше меня. В книжном магазине вместе со мной знакомился с книгами. Потом вдруг спрашивает: "Ваша фамилия — Годун?" Я подтвердил. "Я — Зугер." Мы расцеловались. Оказалось, что он сразу же демобилизовался, в Ангарске работает на одном из заводов главным инженером. Вспомнили и этот случай.
Тогда в 1944-м наш эшелон почему-то задержали в Исакогорке. Была большая метель, но в вагоне было тепло. Потрескивала буржуйка... Вдруг открывается дверь и входит Зугер. С порога говорит; "Пришел не контролировать, а проводить". Мы с ним посидели и выпили наркомовскую порцию... Об этом вспомнили и при встрече в Ангарске...
...В Каунас прибыли в конце ноября 1944 года. Попали в оперативное подчинение, кажется, 28-й армии, а позже — 11-й гвардейской. Стояли на ПВО ряда объектов в Каунасе. Потом в Мариамполе. В начале января через границу Восточной Пруссии проследовали в Шталлупенен... Запомнился огромный черный щит: "Вот она, проклятая Германия!" Кроме того, нам была поставлена задача противотанковой обороны в случае прорыва танков противника, для этого дивизион имел 1000 бронебойных снарядов.
...Путь солдата от Москвы, Сталинграда, предгорий Кавказа проходил по пепелищам наших уничтоженных врагом городов и сел. То, что увидел наш солдат на этом пути, могло свести с ума. Но зверем он не стал. В Европу он пришел освободителем. И в Германию он пришел не озверевшим, потерявшим человеческий облик... Хотя трудно было удержаться... Вспоминаю такой случай. Примерно в феврале в дивизион прибыл полковник, кажется, Желтяков, участник войны в Испании, заместитель командира 6-го корпуса ПВО. Мы с ним поехали в город Гумбинен. Идем по улице... Вдруг перед нами ударился об землю какой-то шкаф... Мгновенно среагировали: бросились в подъезд. Поднимаемся на 4-й этаж. За дверью слышна какая-то возня. С пистолетами врываемся в комнату. Там маленький наш солдат с натугой тащит большой буфет. Увидев нас, он скомандовал: "Товарищи полковники, помогите!",— хотя полковник был один — Желтяков. И в его словах была такая сила, что мы сунули пистолеты в кобуры и по команде этого солдата сперва подтащили, а потом взгромоздили этот сервант на подоконник открытого окна. Солдат подпоясался, расправил гимнастерку. Потом отошел к стенке, разбежался и толкнул этот сервант. Сервант полетел, а солдат перегнувшись смотрел вниз... Желтяков посмотрел на меня, покрутил пальцем у виска — дескать, сумасшедший. Но тут солдат повернулся. Глаза у него стали осмысленными. Он приложил руку к головному убору: "Простите, товарищ полковник. От Сталинграда мечтал, как будут лететь вниз немецкие вещи". Мы повернулись и молча ушли: винить солдата язык не поворачивался... Еще пример. У меня легковой машиной была машина ГАЗ-А, первая легковая машина, освоенная в 1931 или 1932-м году, Это было чудо музейной техники... Но её я не менял, хотя многие ездили на немецких "Опель-капитанах", "Опель- адмиралах", "Мерседесах". Честно скажу — противно было. Не ради этого пошел в Германию. И вот однажды начальник автослужбы говорит: недалеко в стоге соломы они обнаружили "Мерседес". Машина была с немецкой аккуратностью законсервирована. Колеса были спущены. Попытались накачать шины — не получилось: насос наш был неважный, немецкого не нашли. Темнело. Решили на следующий день утром приехать и машину забрать. Но когда утром они приехали, то от машины остались одни обломки: сколько туда было выпущено дисков и сколько разорвалось гранат — один бог знает... Солдат срывал свой гнев на всем немецком невоодушевленном, но не на людях. Я знаю и другой случай, когда в Венгрии был захвачен новый самый современный оптический прибор. Но пока приехали специалисты, от него остались рожки и ножки... Можно это представить как варварство... А все было значительно сложнее. Для этого следовало прошагать по пепелищам Родины... И только тогда солдата судить. Каким он был — следовало бы современным писакам просмотреть военную хронику того времени, увидеть, как перед часто малограмотным, — а иногда и неграмотным советским солдатом стояла с обнаженными головами цивилизованная Европа с глубоким уважением и вниманием внимала каждому слову его. Так было, и утверждать обратное — значит злобно лгать.
... В апреле 1945 года прибыл новый командир дивизиона, мой товарищ по училищу Канонович Владимир. Меня отзывали в управление кадров Западного фронта в Вильнюс. Там мне сказали, что я назначен начальником отделения боевой подготовки малокалиберной зенитной артиллерии командующего зенитной артиллерией фронта... Я восстал. Отказался идти и получать постель и становиться на довольствие — так как мое начальство отсутствовало: находилось под Берлином. Начальник управления кадров направил меня в резерв офицеров фронта, чтобы подумал. И каждый день меня спрашивал по телефону — передумал ли? Я стоял на своем... Кадровики меня называли глупцом, — дескать, война идет к концу, а скоро командиры дивизий будут рады полку, а командиры полков — командиру дивизиона.
...Через три дня меня вызвали для разговора с командующим фронтом генерал-полковником артиллерии Даниилом Арсентьевичем Журавлевым. Причем честно предупредили, что оттуда могу выйти капитаном и командиром батареи... Их предсказание не сбылось: Даниил Арсентьевич принял меня хорошо (он меня знал по работе в Москве и не раз бывал уже здесь в 84-м ОЗАД), внимательно выслушал, согласился со мной, что пока молод — следует поработать в войсках. Так я получил назначение в 84-ю дивизию ПВО на должность начальника оперативного отделения— заместителя начальника штаба дивизии ПВО гор. Гомель. Дивизия прикрывала объекты огромного района — восточную часть Белоруссии, часть территории России и Украины. В своем составе имела огромные средства: 15 шестидесяти орудийных зенитно-артиллерийских полков в основном среднего калибра, четыре тоже шестидесятиствольных зенитных пулеметных полков, несколько полков зенитных прожекторов, много отдельных дивизионов и батальонов и ряд других частей. Как это разительно отличалось от того, что мы имели в этих районах тогда, в 1941-м!
Конец войны меня и застал здесь. Так волею судьбы я войну закончил в тех районах, где в нее вступил в июне 1941-го...