Сайт ветеранов 8-й отдельной армии ПВО

Годун Владимир Демидович
(1918 — 2001)

Начальник ЗРВ 8-й ОА ПВО
(1962—1963)

• Генерал-майор артиллерии (18.02.1958)
• Генерал-лейтенант артиллерии (19.02.1968)
• Генерал-лейтенант (26.04.1984).

Автобиографическая повесть*

В приложении – выписке из личного дела – достаточно полно указано всё главное, что было в моей жизни. Можно было бы этим и ограничиться. Но автобиографию нужно писать. И для мое­го товарища по ЯЗРУ Григория Тимофеевича я ее напишу. Только по-другому – укажу главное, что дополнит выписки из личного дела.

I. О родителях

Отец, Демид Никифорович, родился в 1882 году в очень бед­ной крестьянской семье последним ребенком. Его мама, Мотря, родилась в 1833 году, в это время уже «бабкой» принимала детей у рожениц, было то ей 49 лет. И вдруг... Поэтому, кроме официальной двойной фамилии, которая была у отца — Кулиненко-Годун, у него было еще и прозвище — «Демид-Бабич».
Мама, Евдокия Якимовна, родилась в соседней деревне также (?) в 1899 году, и уже в 1900 году у них появился первенец — Яков.
Отец окончил два класса церковно-приходской школы, мать бы­ла неграмотная.
Отец воевал в русско-японскую войну в инженерных войсках, был сапёром. На фронт ехал через всю страну, а после окончания ее со своими товарищами возвращался через Индийский океан, Суэц­кий канал, Босфор и Дарданеллы в Одессу. Как память об этом и сейчас растут у построенного им дома уксусные деревья, выращенные им из семян, привезенных с острова Цейлон.
В империалистическую войну отец воевал также в инженерных войсках и тоже сапером. Окончил её старшим унтер-офицером. Участвовал в Брусиловском прорыве. Имел награды. Их сдали в Торгсин в 1933 году, когда был у нас на Украине голод.
У них родились 12 детей – 6 мальчиков и 6 девочек. Из них — восемь до революции, выжили четверо (кроме Якова, Мария — с 1904 года рождения, Саша — с 1906 года, Марфа — с 1913 года) и четыре — после революции, выжили трое (я — с 12.7.1918 г., Ваня — с 1920 года и Коля — с 1927 года).
Отец и мать были тружениками с большой буквы, люди величайшей порядочности и честности. И скромности. В этом же духе воспитывали и своих детей.
Отец. Он никогда не курил. По характеру был строгим, но справедливым. Много читал, был очень умным и развитым. Владел множеством специальностей, так нужных в деревне. Достаточно сказать, что еще до революции после возвращения с русско-японской войны он вместе со своим товарищем, Терещенко Яковом, купили делянку леса, сами произвели вырубку, затем распилили вдвоем, по оче­реди построили два дома, каждый из двух комнат. Черепицу для крыш сделали сами, отливая ее из цемента... Эти дома и сейчас стоят.
Но земли у родителей практически не было: всего ¾ десятины. Поэтому у отца было еще одно деревенское прозвище: «Демид-огородник».
Мама. Она была очень душевной, доброй, ласковой. Не могла равнодушно смотреть на обездоленных. И им готова была всё отдать, хотя мы очень бедно жили. С ними она делилась скудным достат­ком, часто отрывая от нас. Когда я слышу разговоры об интелли­гентности, воспитании, милосердии, почему-то в памяти возникают два образа: академика Дмитрия Сергеевича Лихачева и моей негра­мотной мамы... В них я вижу прообраз наших потомков бу­дущего. И в это верю, невзирая ни на что...
Они были очень мудрыми, мои отец и мама. В них мы видели мудрых советчиков. Но никогда они не вмешивались в личную жизнь своих детей, в их судьбу, детей, которых они очень любили и ко­торые для них были очень дороги. Они с нами не слюнявились в бесчисленных поцелуях и не занимались словоизвержением о любви... Но их отношение мы всегда чувствовала без слов. Никогда они не навязывали и своей воли, каждый из нас друга жизни выбирал сам, и они сделали все возможное, чтобы мы были счастливы. В этом они видели смысл своей жизни. И в этих житейских вопросах моя маленькая мама была очень мудрой, не раз сдерживая своего горя­чего Демида Никифоровича: «Они сами разберутся, не мешай им». Никогда я не слышал, чтобы они спорили друг с другом при нас.
Причем мама всегда старалась укрепить в нашем сознании автори­тет отца. И никогда не обсуждали чьи бы то ни было действия соседей при нас. И как хорошо, ненавязчиво они нас учили пре­мудростям жизни. Когда я в 1932 году принес первую зарплату, отец дал мне пять рублей:
— Ты, сын, сейчас службовец, тебе нужно иметь карманные деньги.
Это я то, 14-ти летний!
— Зачем, тату?
— Мало ли зачем. Нужно.
— А что с ними делать?
— Что хочешь.
...Я купил с рук несколько книг, благо тогда можно было за 50 копеек купить хорошую книгу. Через несколько дней отец спрашивает: "Деньги уже истратил?" "Не все".
И я показал ему купленные книги. Он одел очки, внимательно прос­мотрел их. "Хорошие книги". Больше ничего не сказал… Так до армии у меня появилась книг 250-300. Пополнить ее мне помогал и Яков, он работал в школе учителем труда.
Когда мне исполнилось 14 лет, отец сказал: "Володя, до 18 лет я тебе запрещаю курить или употреблять спиртное. Услышу их запах, не обижайся. Ты еще по молодости не понимаешь, какой вред себе нанесешь. А исполнится 18 лет — поступай, как посчитаешь нужным". Я начал курить в 21 год...
Когда мне исполнилось почти 16 лет, и я за полгода вырос до 179 см, он так же немногословно сказал: "Сын мой, запомни, — у каждого мужчины в жизни есть три врага: водка, карты и женщины. От водки трещит голова, от карт пусто в кармане, а от женщин — и первое, и второе".
В жизни он много видел, выписывал газету, много читал. И много рассказывал. Вот только о себе в войне никогда не говорил.
Таким же кладезем мудрости была и его мама, бабушка Мотря. Правда, характер у нее был крутой. Она умерла в 1932 году, не дожив до столетия 1 год. Была она совсем слепой, но без работы сидеть... ...ей было уже 32 года, и о бесчинствах шляхтичей (земля принадлежала поляку Бряницкому), и о жизни в 19 веке. А сколь­ко сказок она знала! Все это впитывалось, как губка, но она никак не могла поверить, что есть самолеты и люди летают, что есть радио и телефоны...
Помню и своих старших братьев — Якова и Сашу. Яков еще юношей стал калекой - из-за тесных сапог изменились ступни, он стал хромым. Операции, которых он выдержал множество, не помог­ли. Образования у него тоже было два класса, как и у Саши. Они были очень умные, мои братья. Однажды, мне уже было лет 10, в лекарне врач, выслушивая меня, сказал своему товарищу: «Посмотри, типичный неврастеник». Слово запало мне в голову. Я спро­сил, встретившись с Яковом, что значит неврастеник. Он как-то хитро на меня посмотрел, подумал, потом говорит: «Невра­стеник, это человек, который хватается то за одно, то за дру­гое, но никогда ничего до конца не доводит. Я на всю жизнь запомнил эти слова, так как «неврастеником» никак не хотел быть...
Яков умер в 1944 году. А Саша с войны возвратился инвалидом, не действовала простреленная снайпером рука. Он был и смелым изобретателем. И по возвращении из госпиталя, что он только не настроил, чтобы побыстрее с бригадой восстановить разрушенное фашистами в колхозе!
До войны в нашем районе были две МТС. После освобождения на район остался один трактор. Лошадей почти не было. Пахали на коровах. Никто не подгонял, сперва вспахивали колхозное, потом брались за свою усадьбу… Так было…
Мои сестренки были неграмотными. Но, уже учась в 3-м классе я Марфу научил грамоте — писать и читать, как и еще троих взрослых женщин. Маруся осталась неграмотной. Так и умерла…

 Двадцатые годы. Учеба. Коллективизация.

После революции семья отца получила 7,5 гектаров земли. Так как изъятая у помещиков земля была в разных местах и по качеству также разная, то наделы были в шести местах. Ибо крестьяне скрупулезно делили землю с учетом всех факторов… До полей было от 0,5 до 4-х километров. Работали не покладая рук. Постепенно обзавелись и тягой, и живностью. Стало легше.
Из детских воспоминаний первым запомнилось, как в 1922 году я опрокинул вечером на себя большой чугун картофельного супа, на свином сале, ошпарился весь… Меня с того свету вытащила какая-то монашка, случайно оказавшаяся в соседнем доме. Она полмесяца провела около постельки, пока я был без сознания, использовала разные мази… и я ожил. Отчетливо помню смерть Владимира Ильича… Был страшный мороз, но вся деревня с флагами шла по улице, люди навзрыд плакали. А мы с братом, дыханием растопив изморозь на стёклах окна, наблюдали за этим всенародным горем. Потом в 1924 году, осенью, мне сломало ногу, чуть не погиб, спас брат Саша, он принял на плечи падающие огромные двери от амбара, и они не расплющили меня (их вес был 15 пудов). Научился снова ходить, и в 1925 году поступил в первый класс нашей, Жеревпольской школы, бывшей церковно-приходской. Окончив два класса, в 1927 году перешел на учебу в Розважев, там были 3-й и 4-й классы. В 1929 году закончил четырехлетку.
Вместе с учебой в школе проходил и деревенскую школу: пас телят, потом — поросят, затем — коровушку. Наконец доверили и лошадей. Ибо был уже в семье старшим. Братья и сестры образовали свои семьи.
В этом же, 1929 году отец с мамой поступили в колхоз. Я помню непрерывные сходки (собрания), на которых крестьяне до утра, до хрипоты спорили, как же лучше жить — в колхозе или же единолично. Года за два до этого в недалеко появившейся коммуне, организованно и бывшими буденновцами еще в 1922 году, появились первые трактора — "Фордзоны". Со всего района крестьяне бегали посмотреть на это чудо — железного коня. Так вот, помню, как в этот 1929-й год кулак Боднюк на одном из таких собраний продемонстрировал, что будет от колхозов. Он принесенную паляницю (буханку) хлеба облил керосином и сунул под нос зав. райземотделом Порядинскому: "Ну-ка скушай. Вот что будет с хлебушкой, когда по земле пойдут твои трактора".
Многое помню… Помню как раскулачивали. Наша деревня была в длину километра два с половиной. Дворов 180-200 было в ней. Раскулачили 4 или 5 дворов. Одного середняка. В числе раскулаченных был и Боднюк. Его выселили. Не знаю, где он жил, говорят — в каком-то городе. Когда же наш район оккупировали фашисты, он появился. Стал старостой. И 9-го августа 1943 года по его спискам из нашей деревни и соседней Розважева было схвачено 97 человек прибывшими эсесовцами и полицаями. Их вывели за деревню, заставили выкопать яму, и рядами ложили и расстреливали сверху. Потом там выставили караул… Люди говорили, что двое суток там земля шевелилась… В этот день были полностью сожжены с жителями деревня Ряска, а в деревне Зарудье жители успели уйти, кроме 40 человек. От деревни тоже осталось пепелище…
Помню как отец уезжал на подводе запряженной "Дерешом" и "Серым" в правление колхоза, сзади была привязана наша коровушка — "Рябая", в подводе лежали связанные куры… И как плакала мама. И как она возрадовалась когда весной 1930 года после статьи Сталина "Головокружение от успехов", разрешили выйти из колхоза всем желающим и забрать все обобществлённое, а оставшимся в колхозе возвратили коров, овец, кур… И наша рябая возвратилась в свой хлев… Все помню…
…В этом же, 1929 году в Розважеве, райцентре, расположенном от нашего Жеревполья в одном километре, на весь наш район были открыты первые два пятых класса. В них учились только дети колхозников, вместить всех желающих из района не было возможности. Классы были переполнены, каждый по 60 человек. На следующий год появились первые два шестых класса. Часть учащихся отсеялось, классы стали меньше, но все равно они были большие. Трудно было с учебниками, с бумагой, с карандашами… В 1931 году также были открыты два седьмых класса. В мае 1932 года я и закончил семилетку. Восьмые классы в районе страна была не в состоянии открыть… Такое же положение было и во многих районах нашей области. Ехать в Киев, чтобы поступить на учебу в 8-й класс никакой возможности не было. Да и вряд ли это было бы осуществимо, там было достаточно городских ребят… Поэтому пошел работать. Меньшие же братья — Ваня — учился, а Коля — подрастал. Работал сперва в топоотряде, проводившем съемки в нашем районе, делопроизводителем. Получал 60 рублей в месяц и полпуда, 8 кг, муки. Осенью топоотряд закончил работу и я перешел в райземотдел статистиком. А весной 1933 года поступил на Розважевскую почту сперва в Союзпечать, а потом телеграфистом.
… 1932-й год на Украине выдался засушливым. Все выгорело. Из колхоза почти все зерно было изъято. И в 1933 году начался голод… Стоимость пуда муки достигала 800 рублей. Поэтому ценность для нашей семьи представляли не 90 рублей, которые я получал, а эти 8 кг муки… Мама мешала небольшое количество муки с истолченными побегами из хвои и травы и делала лепешки. Помню их, зеленых, пружинящих на зубах… В ход пошли награды отца, сданные в Торгсин. Но я считаю, что нас спасла наша коровушка, "Рябая", ее молоко… Кроме того, помогали семьи Якова, Саши, Маруси и Марфуши. Принесут кто кувшин кислого молока, то еще что-нибудь. Некоторые поспешили зарезать своих коров, и они не выжили… Я знаю в деревне несколько семей, которые вымерли все, остались единицы… Но среди нашей семьи, имею ввиду и братьев, и сестер, все выжили.
В 1934 году стало легше. Осенью в Розважево открылись два восьмых класса. Школа называлась Школа Колхозной молодежи, ШКМ. Было построено очень быстро хорошее светлое здание. В эти два класса ринулись не только те, кто учился в этот год и закончил 7-е классы, но и те, кто 7 классов кончил раньше. Поступил на учебу и я… Но работу не бросил. Меня выручало то, что занятия проводились во вторую смену, после обеда, и по разрешению начальника почты в это время меня подменял мой товарищ, он был на два года старше меня, Мельник Володя, радист. Кроме телеграфа я принимал заказные письма, посылки, а часто и переводы, на которых сидел другой товарищ, 19-ти летний Терещенко Степан. Мы полностью доверяли друг другу, помогали друг другу. После учебу возвращался на почту , готовили письма, посылки, переводы к отправке, вместе принимали прибывшую из Киева почту, все раскладывали по ящикам деревень. Уходили с работы поздно. Спал 4-5 часов в сутки. Но уныния не было… Нет Степана, он вскоре еще до войны умер, а Володя Мельник с войны возвратился без руки… Сейчас ушел в небытие… Низко склоняю перед ними голову. Спасибо им. Ибо без них я не смог бы окончить восьмой класс. Да своим товарищеским отношением они учили меня и коллективизму, тому, что емко выражает фраза: «Человек-человеку — друг, товарищ и брат». Да и я не оставался в долгу… Это была взаимовыручка, взаимопомощь, без которой и которого нет социализма ни коммунизма. Я верю не в милосердие, о чем так много говорится сейчас, совершающееся время от времени без ущерба для личного благополучия, а в бескорыстие, совершаемое повседневно, ежечасно, всеми, причем без шума, без трескотни, как качество, необходимое для процветания общества.
В 1935 году я дошел до ручки: учиться и работать было дальше невозможно: это же была не вечерняя школа… И я по настоянию отца уволился, и девятый класс оканчивал уже только учащимся. Меня же заменил Ваня, окончивший семь классов. У него особого желания учиться не было, с охотой пошел работать…
Вот в такой домашней обстановке проходило мое детство. Пример моих родителей, безусловно, сыграл огромнейшую роль в формировании моего характера и морали, как и у моих братьев и сестер.
Отец не только в деревне, но и в районе, а потом и в области пользовался огромным уважением. Его называли "культурным хозяином". Он первым в селе начал внедрять предварительный посев люпина на песчаных землях и за счет этого получал высокие урожаи. Не раз принимал участие в районной выставке сельского хозяйства. В 1923 году его единогласно избрали членом правления районной рабоче-крестьянской инспекции (РКИ), и за правдой к нему многие шли. Потом его избирали и в областные органы, сейчас не помню, в какие. Но он часто выезжал в Киев на совещания и заседания. Он был беспартийным. Не раз ему предлагали вступить в члены партии, "переварить в большевистском котле", как он говорил, но он неизменно отказывался. В нашей судьбе был решающий момент — в 1927 году ему предложили переехать в Киев на руководящую работу. Он колебался, все это я помню. Но тут восстала мама. "Никуда я не поеду. Что ты с нами там будешь делать? " — и она заплакала и показала нас. Мне тогда было 9 лет, Ване — 7, Васе — 5 (он вскоре умер) и Коле — 2 годика. И отец отказался, а потом от всего этого отошел. Уже после войны я его спросил, почему он отошёл от активной политической жизни. Он тогда мне коротко сказал: «Шла непримиримая борьба за власть. Это не по мне». Об отношении к Сталину не высказывал. Только в 1952 году, когда я приехал в отпуск, уже после академии, он вдруг спросил: "Володя, когда на Киевщине сажают картошку? " Отца я хорошо знал, и понимал, что вопрос он не зря задал. Ответил уклончиво, — дескать, это зависит от весны.
— А конкретно?
— Если ранняя весна, то в конце апреля. Или в начале мая. А если поздняя — во второй половине мая.
— Нет, картошку в Киевской области сажают в январе.
— Тату, Вы что, шутите?
— Не я шучу, а шутят другие.
С этими словами он вытащил из стола папку, одел свои старые очки с веревочками вместо заушников, взял какую-то вырезку из газеты и взял другую.
— Возьми карандаш, бумагу и записывай.
Я не спорил, знал, что возражать бессмысленно.
— Приготовился? Тогда записывай. 1944 год. Дорогой товарищ Сталин, — прочитал он. — Рапортуем, что посевную закончили 20-го мая. Записал?
— Записал…
Это был первый год после освобождения области от фашистов.
Отец отложил эту вырезку из газеты и взял другую.
— Теперь записывай: 1945-й год… Дорогой товарищ Сталин… Посевную закончили на три недели раньше чем в прошлом году. Отними 21 день.
Я быстро взглянул на эту вырезку. Там стояла дата выпуска газеты что-то конца мая.
— Тату, так этот рапорт опубликован в конце мая, с этого дня и следует отсчитывать.
Он строго посмотрел на меня.
— Почему с этого числа? Тут ясно написано — на три недели раньше. А что опубликовано в конце мая — мало ли что. Может в дороге рапорт задержался. Или в газете не было места, были более важные сообщения, которые нужно было раньше опубликовать. Поставь 21 день с минусом.
Так прошлись мы по рапортам до 1952 года. И везде было: «на столько-то… раньше, чем в прошлом году».
— А теперь подсчитай — когда в Киевской области сажали картошку в этом году.
Я подсчитал… Получилось в начале февраля.
— Я понимаю — у товарища Сталина полно работы, не до каждой области. Но у него же есть помощники. Раз я, простой колхозник, мог сравнить эти рапорты, то они тем более должны были это сделать. И сказать товарищу Сталину: в Киеве сидят брехуны, нельзя им верить. И нужно строго с них спросить. Потому, что неизвестно куда они заведут. Нет большего врага, чем брехун, он хуже фашиста. А может так и в других областях?
… Да, он был очень мудрым человеком, мой отец. И не мог физически переносить ложь… Эту его привычку мы знали и никогда ему не лгали. Впрочем, и окружающим… Насколько я помню всех своих братьев — Якова, Сашу, Ваню и Колю и сестер — Марию и Марфу, они самыми строгими правдолюбцами оставались всю жизнь.

Учителя

Кроме семьи, у меня было много хороших, умных, терпеливых учителей. О них всех храню вечную звездную память, никого из них не забыл. Вообще я очень счастливый человек: меня всегда окружали очень умные, добрые, хорошие люди, начальники, товарищи, просто знакомые, подчиненные…
Сказ о них начну с моей первой учительницы — Нины Никифоровны Слуцкой, научившей меня не только читать, писать и считать, но и раскрывшей богатство окружающего мира. Нине Никифоровне было лет 30—35, не больше. Невысокая, стройненькая, как тополь, всегда строго одетая, всегда спокойная, приветливая, излучающая доброту и седая-седая… Об этой седине в деревне ходили легенды. С нею при школе жили ее сынишка и мама, очень старенькая. В отличие от дочери ее мама и сынишка от нас держались отчужденно. Между собой они часто говорили на французском или английском языке.
Я был маленький, до школы было с полкилометра, если не больше. А по дороге меня почему-то встречала собака, шарик, которого я смертельно боялся. И в школу меня провожала старшая сестренка, Марфуша, зимой возила на саночках. Она часто и встречала. Но после возвращения со школы, покушав, нас, малышей, школа тянула к себе магнитом. И мы собирались на крыльце, меня же не пугал и Шарик. Правда, приходилось делать крюк по над лесом, в километре от деревни… Вскоре к нам выходила улыбающаяся Нина Никифоровна… И начиналась экскурсия в чудесные страны, в сказки, которые она нам читала, стихотворения русских поэтов, которые мы выучивали без принуждения… Позже, уже, когда я учился в Розважевской школе, Нина Никифоровна снабжала меня книгами, у нее была неплохая библиотека. Так в 12 лет я читал Толстого, прочитал 48 томов Джека Лондона, которого Нина Никифоровна выписывала, Уэллса, журналы "Вокруг света" и "Всемирный следопыт"… Вспоминаю преподавателя русского языка и литературы Николая Иосифовича Бедзио. Он любил прогуливаться вдоль нашей речушки, и я в эти часы его ждал. И прогуливаясь с ним, я узнавал о взглядах Спенсера, Шопенгауэра, Энгельса, утопистов, героях Великой Французской революции, астронома Фламмарионе, мифах древней Греции и еще многое другое. Помню преподавательницу природоведения Ольгу Марковну Быкову, под руководством которой работали многие кружки… Николая Марковича Бабича… Да разве всех перечислишь!
В школе я был старостой класса, старостами литературного, драматического, шахматного кружков, капитаном волейбольной команды и еще что-то. И на все хватало времени. Мы жили с песней на устах, жили полнокровной жизнью, до всего у нас было дело. По субботам колхоз давал нам подводу, возчиками были мы сами, все к лошадям привыкли, и мы, участники этх кружков, со своими учителями выезжали в окружающие села и там занимались культурно-просветительной работой: читали сами, а иногда и учителя, лекции на популярные научные темы, ставили свои театральные постановки. И какие! "Чудесный сплав" Киршона, "Чужой ребенок", водевили по рассказам Чехова (они в присылаемых сборниках были переедеоаны в пьесы). Даже сами писали пьесы. По моей инсценировке была поставлена сцена из "Как закалялась сталь" о лесозаготовках под Киевом уже после гражданской войны. Декламировали свои стихи. Исправления стихов и нашего "творчества" делали не в НКВД, как сейчас представляют некоторые писаки, а учителя, которые руководили этими кружками. При выездах работали без перерыва, до утра. И, конечно, все бесплатно. Впрочем, как и учителя. О них скажу особо. Кому учение давалось с трудом — они во вне учебное время с ними занимались дополнительно. И тоже бесплатно, слово репетиторство было нам всем неизвестно…домой возвращались уставшими, но счастливыми. В летнюю страду тоже с подъемом целыми классами помогали колхозу. Стимулом было взять кого-то "на буксир" — качественно выполнить свою работу и помочь своему сопернику, конечно бесплатно. Доказать ему, что ты более сильный, сноровистый, квалифицированный. Никто в тени не загорал. Мы себя после этих мероприятий чувствовали героями, нужными людьми, не потребителями. Сейчас, вспоминая эти годы, удивляюсь, как же нас на все это хватало.
…Вспоминается 195-й год. Летом в Киеве были собраны на неделю отличники учебы из расчета — один из каждого района области. По Розважевскому району эта честь выпала мне. Тогда впервые я проехал на поезде. В Киеве мы провели что-то неделю, но очень насыщенную неделю. Мы побывали очень много где. Запомнилась встреча с нами, школьниками действительного члена Украинской академии наук Палладина Александра Владимировича в руководимом им институте биохимии Академии Наук УССР. И сейчас вспоминается встреча в какой-то физической лаборатории с известнейшим физиком академиком Абрамом Федоровичем Иоффе. Побывали в театрах, познакомились с видными артистами. Наша группа встретилась во время постановки с народной артисткой УССР Оксаной Андреевной Петрусенко, другими артистами этого театра. Были в Ботаническом саду, побывали на заводе «Арсенал», в исторических местах, Киевской Лавре, пещерах…
Эта поездка снималась фотографами. Потом была оформлена в виде многотомного альбома фотографий, размер 18Х24 см. Комплекты были разосланы во все школы Киевской области. Увы, у меня этот альбом не сохранился. И хотя я убежден, что каждый из нас, присутствовавший на этом сборе, прожил достойно, хочется все же узнать, — как у каждого сложилась судьба? Как у живых, так и у тех кто не дожил до настоящего времени. В этом альбоме с подписями имеются фотографии всех собранных…
Еще хочу сказать об одном нашем учителе — о комсомоле. Членом его я стал в 1934 году, когда поступил на учебу в 8-й класс. Но с комсомолом был знаком раньше, по дружбе с газетой "Комсомольская правда" еще с весны 1933-го года. Эта дружба сохранилась почти на всю жизнь. Я своей "комсомолке" признателен за все то, что она сделала для меня, для моих сверстников, да и не только для них, за все то, что она сделала для нашей социалистической Родины и в конечном счете — для всего человечества, внеся свой вклад в разгром коричневой чумы, угрожавшей народам мира истреблением… И если мы смогли стать такими, какими мы были, если смогли за десять лет перескочить, преодолеть вековую отсталость России, потом выиграть такую войну, а потом быстро восстановить народное хозяйство, через три года отменить карточную систему, выдержать страшнейшую послевоенную блокаду и добиться паритета с капиталистическим миром — то в этом огромная заслуга нашей, той "Комсомолки". И я говорю: слава тебе, наша довоенная и послевоенная "Комсомолка"!
Но на душе грустно: с 1-го января 1990 года я впервые без "Комсомолки", не могу смириться с ее желтизной, с тем, что она подобно некоторым изданиям превратилась из организатора молодежи — в дезорганизатора, вместо правдивого информатора — в низкопробного дезинформатора, не гнушающегося ничем, что вместо воспитания лучших качеств у молодежи занялась разложением ее морального облика, воспитывает эгоизм, погоню за рублем, злобно клевещет на свою армию, сеет ненависть к нашему героическому прошлому, которое же было, было! Вот приближается 45-летие нашей Победы. Но я знаю, сколько грязи выльет современная "Комсомолка" на то время… И в том, что появились в массовом порядке дезертиры, в том, что армию в глазах народа превратили в пугало, в орду бандитов, садистов, в это свою лепту вложила и "Комсомолка". То, чего не мог добиться Геббельс и "голоса", то помогла сделать она. Такой анти-армейской пропаганды не потерпело бы ни одно государство. Во всех странах к своей армии воспитывается любовь, уважение, гордость за нее. И в первую очередь в США. С каким одобрением и поддержкой встретил американский народ разбой в Гренаде и Панаме!
Нашими учителями было все, что нас окружало. Еще раз подчеркну направление работы учителей того времени: кроме формул, правил, законов, они нас учили жизни, готовили к жизни, принимали самое активное участие в развернувшейся культурной революции, когда вся страна села за буквари. В двадцатые-тридцатые годы выпускались так называемые «книги-копейки». Стоимость такой книжечки была копейка… Это были и сказки, и рассказы классиков русской литературы — Чехова, Льва Толстого, стихи Пушкина, Лермонтова, и классиков украинской литературы, сатира Остапа Вишни и Михаила Зощенко, произведения современных писателей. На базаре около учителей собирались огромные толпы, учителя зачитывали эти книжечки, и таким образом распространяли их, продавали, ничего не получая за работу. В нас, школьниках, работой в колхозах, кружками, привлечением к ликвидации неграмотности, всей нашей жизнью воспитывали сопричастность к тем переменам, которые проходили в стране. Вместе со всеми мы радовались первым тракторам, первым автомобилям, великим перелетам, всему тому, что тогда было действительно героическим. Когда проходили какие либо мероприятия, нас, школьников, на них приглашали как равных, лучшие же сидели в президиуме. С развертыванием стахановского движения появились и стахановцы учебы — это те, которые не только сами отлично учились, но и помогали другим. Наш клуб вечерами гудел от собравшихся, работали кружки, а то и просто спорили, дискутировали, делились прочитанным. Огромную роль играла доступность руководителей всех рангов. Большинство из них были из рабочих, людей труда, тружеников, и это определяло взаимоотношения. Я с большой теплотой вспоминаю начальника топоотряда Тимошкова, райзоотехника из райземотдела Быкова, мужа нашей учительницы, заведующего райотделом связи буденновца. Всего изрубленного, потерявшего глаз в войне, забыл его фамилию, заместителя райотдела связи Стукало, работника ГПУ, прибывшего с Туркестана из пограничного отряда Василенко… И хотя все они были разные, но их объединяло одно: любовь к Родине, которой они были верны.
Так воспитывался интернационализм, коллективизм, и всё под лозунгом: «Человек человеку — друг, товарищ и брат». Сейчас лгут даже с высоких трибун о нашем времени, пытаясь нас представить доносчиками, убийцами, недоразвитыми, глупыми. Нет, такими мы не были. Особенно подчеркиваю значение книг. Тогда телевидения не было, кинокартины изредка к нам приезжали, радио было в клубе, туда мы приходили послушать его. Главное было — ежедневная газета. И книги. Я помню, как бегал на почту за газетой, которую с нетерпением ожидали не только в нашей семье, но и соседи: все следили за движением "Красина"… В газете "Радянеське село" печатались с продолжением повести писателей. Их прочитывали, а потом дискутировали, болели за героев. Читали также и книги. Я и сейчас помню, читали не только русских классиков, у дяди Ёсипа были книги Льва Толстого, "Нива", но и украинских писателей: Ивана Нечуй-Левицкого, Панаса Мирного, Гринченко, Котляревского, Гулак-Артемовского, Коцюбинского, Винниченко, не говоря уже о Леси Украинке, Иване Франко и Тарасе Шевченко. Некоторые из них были националистами, но нам учителя показывали, в чем это выражается. Тогда, до армии я многое узнал из этих книг… Нет, не на пустом месте вырастали наши мечты о новом обществе, где все люди будут счастливы. Мы верили в коммунизм, и строили его таким, каким нам его представили не только Маркс, Энгельс и Ленин, но и лучшие сыны человечества за всю его историю, начиная со Спартака. В светлое будущее человечества я верю и сейчас, хотя сейчас идет усиленная переоценка ценностей. И часто не со сталинизмом и Сталиным идет борьба. Борьба объявлена таким нашим идеалам, которые делали нас сильными, которые позволили нашу отсталую страну сделать величайшей державой мира. Теперь же часто в людях видим те черты, которые специфичны для капиталистического мира. Они выражаются словами «Человек человеку — волк».
Да, следует решительно избавляться от всего плохого, что было в нашем времени. Но все лучшее обязательно взять на вооружение, нужно раскрепостить возможности народа, вдохнуть в социализм новые силы. Некоторые же нам предлагают шведский и американский строй и их экономические системы. Их путь счастья для людей не принесет, хотя они очень многое взяли от нашей системы. Но в них осталось главное, что отличает капитализм от социализма: частная собственность на орудия и средства производства. Отсюда и все остальное. Нет, наш путь — другой: социализм, а потом коммунизм. И это убеждение не поколебали ни репрессии Сталина, ни перерождение нашего общества, почему-то названное застоем. Почему так думаю? Потому, что научно-технический прогресс, которым мы законно гордимся, достиг такого уровня. Что при частной собственности, когда на первое место выдвигаются личные интересы владельца этих богатств, прибыль любой ценой, этот прогресс, без жесткого контроля общества может привести к гибели всего живого на земле….

…Мы росли здоровыми. Спортзалов не было, но были спортплощадки, лес, прогалины, где можно было повесить между двумя деревами волейбольную сетку, были городки, была река, тропинки. Грудь почти каждого юноши и девушки украшали многочисленные значки, своеобразные ордена, завоеванные ловкостью, упорством, тренировками и пролитым потом: ГТО 1-й и 2-й ступени, Ворошиловский стрелок 1-й и 2-й ступени, Готов к ВПХО, Готов к МПВО, Готов к ПСО. Как нам помогли приобретенные знания, когда разразилась война, особенно умение, оказать первую помощь себе или своему товарищу. Могу подтвердить, что очень часто зенитчицы свои знания в медицине применяли на поле боя, и они спасли тысячи и тысячи раненных солдат разных родов войск…
… и еще запомнились народные обычаи и песни… Свадьбы играли по сложившимся обычаям. Сам был свидетелем, когда мои сестры и Саша обзаводились семьями. Очень красивые и мудрые обычаи. Потом разные праздники… Троица, когда все выносилось на улицу, и в хату натаскивали запашные растения — вся нечисть вылетала из комнат… Посиделки в длинные осенние вечера девушек и парней. На них работа соединялась с отдыхом. Девушки приходили с рукодельем или прялками. Парни им помогали. Но по-моему, больше мешали… Разговоры… Песни…Смех, шутки… Праздник последнего сжатого снопа… Яблочный Спас… А летом и весной песня владычествовала над деревней. Песни любили и молодые и старые. Пели с охотой… Вот выйдешь на улицу, прислушаешься… Вот песня со стороны Лукашевки. А вот запела Слобода… Ей подтянул Розважев. С песней жили, дружили, набирались сил. Потом короткий сон — и снова за работу…
…Но было и другое. Когда одна сторона стеной шла на другую… Кулачный беспощадный бой подвыпивших мужиков…У нас был сосед, не хочу называть его имени и фамилии, хотя их помню; когда он трезв — человек, как человек, только угрюмый. А как выпьет самогонки — набросит веревку на шею своего старого отца и тащит его к дереву повесить. Деревня пряталась, когда он был пьян. Положение разряжала и не раз, моя маленькая мама, он ее безоговорочно слушал. Она бесстрашно бросалась к нему, вцеплялась в него, начинала стыдить… А он, огромный, красный, озверевший, уставится в маму безумными глазами, потом что-то в глазах появится осмысленное, человеческое, скажет: «А, это ты, Овдюшка…» и выпустит веревку из рук. Я однажды слышал, как он на следующий день одного раза пришел к нам. Неловко извинился перед мамой. Потом говорит отцу: «Золотая у тебя, Демид, жинка. Но не разрешай ей ко мне подходить, когда я выпивши, могу не разобраться…». И ушел.
Видел как из-за клочка земли, межи пошли брат на брата с вилами, и чуть не произошло непоправимое. Но они навечно стали врагами. Как из-за 50 рублей родная сестра убила своего приехавшего из города брата, предварительно его напоив…

… Вот в таких условиях и проходило мое детство.
Я не рассказал еще о влиянии на нас, молодежь недавней гражданской войны. Для нас она была событием очень далеким. И героическим. Через нашу деревню проходили котовцы, преследуя разбитых петлюровцев. Жители рассказывали, как некоторые….

Учеба в оренбургском зенитном артиллерийском училище

Как я уже писал, в 1935 году я уволился с работы. Успешно сдал экзамены за 8-й класс, перешел в 9-й. Стало легше.
…Мы тогда рано взрослели. Международная обстановка была очень сложной. Несколько раз до этого страна была на грани войны: капиталистический мир никак не мог смириться с существованием Советской Республики. Из истории известно и об ультиматуме Керзона, и о событиях на КВЖД в 1929 году. Очень неспокойно было на границах с Румынией и Польшей. Набирал силу фашизм в Германии. И когда в 1933-м году к власти пришел Гитлер, сомнения исчезли, это война.
Я никогда не думал стать военным. Мечтал получить высшее образование, стать инженером. Любил точные науки: математику, физику. Увлекался астрономией и геофизикой. Любил историю. Привлекала профессия геолога-разведчика.
К 1935 году обстановка стала еще сложней. Европа бурлила. Лига наций бездействовала. Гитлер наглел. В нашей печати, особенно молодежной, очень много писали прекрасного об армии, ее жизни. Появились целые полосы, призывы: «Молодежь в авиацию!», «Молодежь в артиллерию!». И в том, что я стал профессиональным военным, «виновата» «Комсомольская Правда». К осени 1935 года я окончательно пришел к мысли — поступить в военное училище. Понимал, что скоро придется воевать с фашистами. А раз так — то к этому нужно серьезно готовиться.
В феврале 1936 года решил поговорить с отцом. Он внимательно выслушал. Потом рассказал. Что собой представляли офицеры царской армии, об их жизни.
— Конечно, командиры Красной Армии другие. Но есть и общее — военная жизнь, она у всех одинаковая. Беспокойная. А впрочем, поступай, как хочешь, мой сын, — в конце сказал он.
Я свое решение не изменил.
В военные училища подавали заявления почти все юноши наших двух классов, человек около двадцати. В нашем районе райвоенкомата не было, мы были прикреплены к Малину, 35 километров от Разважева. Туда и подали документы.
Учителя с одобрением отнеслись к нашим решениям. Вот только мне от них досталось. Был я длинный, узкоплечий, нескладный, тощий. Я всегда на ходу в школу и из школы читал, и поэтому сутулился. Микола Маркович Бабич открыто заявлял, что меня в училище не примут, там нужен не ум, а слепая физическая сила. В конце концов, меня почти убедили в этом. И хотя уже я жалел о своем решении, но из-за упрямства заявление из военкомата не взял. Хотя такое желание иногда было…
В апреле или мае прошли предварительную медицинскую комиссию. Она была строгая. Некоторые не прошли, и это было для них трагедией. К удивлению, я прошел.
23 июня я первый в нашей школе получил повестку приехать в Малин в РВК. Там мне предложили поехать в Оренбург в училище зенитной артиллерии. Заявление я подавал в полевое артиллерийское училище. Но о зенитной артиллерии знал, и сразу согласился: это была очень умная артиллерия… Дали мне пять рублей на дорогу, проездные документы, и я уехал…
Уезжал я в том, в чем ходил в школу: белая вышитая украинская рубашка, подпоясанная шелковым пояском с кисточками, брюки с латкой на колене (разорвал, играя в волейбол), тапочки пошитые братом Яковом из старых голенищ. По дороге в Москве купил тюбетейку. Побывал в мавзолее у Владимира Ильича, проехался на метро. Красная Площадь особого впечатления не произвела.
Утром 26-го июня приехал в Оренбург. Город был пыльный, здания в основном одноэтажные. Улицы песчаные, заасфальтирована была только центральная улица.
Училище только организовывалось — это был первый набор в него. До этого зенитчиков для всей страны готовило лишь Севастопольское училище ЗА. Но после успешного выполнения первой пятилетки и успешного хода второй создавались условия для производства зенитного артиллерийского вооружения, а значит и для развертывания частей зенитной артиллерии. Для этого понадобятся кадры.
Училище разместили в старом военном городке, здания усиленно ремонтировали. Поэтому прибывающих кандидатов разместили в палатках. Нужно было на первый курс набрать 200 курсантов. Всего же в Оренбург сдавать экзамены прибыло 3500 человек. 17 человек на одно место. Прибывали они со сдвигом, и это облегчало экзамены. Экзамены сдавали по многим предметам, вплоть до истории Древне Греции. В числе немногих я успешно сдал все экзамены. Но для нашей небольшой группы медкомиссию не создавали. А так, как я был убежден, что по здоровью не пройду, то домой писем не писал. И там не знали, что со мной.
В этот июльский месяц 1936 года территория училища напоминала муравейник. Одни приезжали, другие уезжали. Некоторых сразу отчисляли после первого экзамена, когда они показывали «нулевые» знания. С теми же, кто получил немного двоек, в течение июля организовали дополнительные занятия. И позже, уже в начале августа от них начали принимать повторные экзамены. Нас стало больше, имею ввиду сдавших экзамены, и 9-го августа была медкомиссия. Прошел всех врачей, меня признали годным и поздравили. И тут я спросил ошарашенных медиков: «А вы уверены, что я годен для службы в армии?» Меня сразу же пропустили еще раз уже с пристрастием. И снова везде «годен», «годен», «годен». В конце собрались все медики, кто-то задал вопрос — почему я усомнился в их заключении? И когда я рассказал о Миколе Марковиче и его безапелляционной точке зрения — что же нужно для армии — хохот стоял невообразимый. 9 августа 1936 года я был в числе немногих зачислен курсантом Оренбургского училища зенитной артиллерии. И в тот же день отправил письмо отцу со своим адресом. Но нас пока не обмундировывали.
… К концу августа набрали 200 курсантов. Из лиц, имевших так называемое среднее образование (в их число зачисляли и окончивших ФЗУ и разные курсы) сформировали 1-й взвод, 25 человек. Из лиц, имевших 8-9 классов 2–й и 3-й взводы, тоже по 25 человек. Остальные были в основном с 7-ю классами образования. Некоторые имели и 6-ть классов. Вместе с нами на учебу были зачислены и группа сверхсрочников из частей Дальнего Востока. Они были старше нас. Но образование у них было по 5-6 классов, а у некоторых и четыре. Правда. С ними с мая месяца шли занятия по общеобразовательным дисциплинам, главным образом по математике и физике. Они и стали нашими младшими командирами — командирами отделений, помощниками командиров взводов и старшинами. Было сформировано три батареи.
Не нужно удивляться низкой общеобразовательной подготовке первого набора в наше училище. Ибо в этот год действительную службу в Красной Армии проходили еще неграмотные, и только в 1937-м году неграмотность в армии была ликвидирована, уже все могли читать хотя бы по слогам и расписаться в ведомости денежного содержания. С командирами же в частях проводились занятия по общеобразовательной подготовке вплоть до начала Великой отечественной войны. Впрочем, если кто смотрел кинокартину «Сердца четырех», то там эти занятия прекрасно показаны. А с рядовыми приходилось тоже в частях заниматься — техника была сложная, чтобы ее эксплуатировать, — нужны были знания.
… Мы по-прежнему жили в палатках. Питались мы в столовой на Беловке, километрах в полутора от нас. Водили нас туда строем сверхсрочники. Они стеснялись водить нас, так как за это время мы основательно оборвались, многие были босые. Поэтому маршрут они выбирали закоулками, подальше от людных улиц, в основном по немощеным улицам.
Наконец нас обмундировали. Выдали выходные яловые сапоги, а для повседневной носки — ботинки с обмотками. С уже зачисленными в училище организовали занятия по общеобразовательным предметам. Одновременно мы помогали и ремонтировали здания. В военном городке имелись две больших двухэтажных казармы. В одной разместили учебный корпус, во второй наше — жилье. Кроме того, имелась огромная столовая, тир, клуб, котельная. Когда стало прохладно, из палаток нас временно перевели в клуб.
С 1-го октября началась нормальная учеба. Кроме военных дисциплин, продолжались занятия и по общеобразовательным предметам в объеме десятилетки, конечно по ускоренной программе, которую составляли исходя из образования курсантов.
Учеба была напряженной. Учили нас прекрасные преподаватели. Некоторые из них участвовали в Гражданской войне. Командирами взводов, батарей были выпускники Севастопольского зенитного артиллерийского училища. Начальником училища был полковник В. П. Заборовский. В годы гражданской войны, командуя артиллерийской батареей, был награжден орденом «Красного Знамени». Он был любимцем курсантов. Среднего роста, подтянутый, доступный, всегда внимательный, он настойчиво добивался отличного знания курсантами боевой техники, был нетерпим к любым послаблениям и условностям. Он с нами, курсантами, вечерами часто встречался… Какие же это были разговоры! Под стать ему были, и его ближайшие помощники — начальник политотдела полковой комиссар С. И. Мелихов и начальник учебно-строевой части военинженер 2-го ранга Ф. А. Иванов. Среди курсантов они также пользовались огромным авторитетом, особенно Ф. А. Иванов. Полковник Заборовский проявлял огромную заботу о нашем быте, оснащении училища нужной техникой, лабораторным оборудованием. Для курсантов он ввел четырехразовое питание — второй завтрак между 11-12 часами дня. Наконец он добился лично у Маршала Советского Союза Н. Н. Тухачевского, с которым был лично знаком, 200 пар хромовых сапог для нас. С обмотками было покончено. Яловые же сапоги превратились в повседневные.
Такими же опытными были и наши строевые командиры — командир дивизиона капитан Чемеринский Леонид Иосифович и командир 1-й батареи капитан Ставцев Иван Васильевич, а также многочисленные командиры взводов и младшие командиры. Хочу особо подчеркнуть роль последних в становлении училища. Как уже писал выше, все они были из дальневосточников. Старшиной нашей батареи был старшина Лещенко Михаил Васильевич, помощником командира взвода — сержант Ткаченко Михаил Васильевич, а командиром отделения — младший сержант Ануфриев Василий Степанович. Так же было и в других взводах и нашей, и второй батареи. Они то, дальневосточники, и определили в значительной степени лицо училища, как командного, строевого заведения. Они внесли в нашу жизнь уважение к уставам, к внешнему виду, стрелковой выучке, заботу о подчиненных, и с то же время товарищеские взаимоотношения, строгую, но справедливую требовательность. Пишу об этом потому, что испокон веков известно, что лицо любого общественного организма, касается ли это завода, колхоза, горкома, райисполкома, или же воинской части, закладывается в самом начале его организации. И впоследствии очень трудно, что-либо изменить. И что нижестоящие подобные организмы копируют до мелочей вышестоящих… Поэтому грустно становится на душе, когда смотрел заседания 1-го и 2-го Съездов Народных Депутатов и Сессии Верховного Совета СССР… Непрерывное митингование, бесцеремонное поведение некоторых депутатов, безответственность в заявлениях, увы, частые отсутствия продуманности и взвешенности предложений ряда лиц вызывает тревогу: а вдруг с них возьмут пример депутаты выбираемых советов от сельского до республиканского?
Не буду останавливаться на том, как мужало училище, как изыскивалось все новое, хорошее. Буду говорить о том, что нас формировало, как командиров Красной Армии.
Я уже говорил о строевых командирах училища. Они были очень справедливые и одинаково требовательные ко всем. Эти же качества они воспитывали и у нас, используя любые возможности. Приведу пример, как ими был использован порядок, очередность, если хотите, получения нами хромовых сапог для повышения учебы. Так вот, не знаю по чьему предложению, но курсанты сапоги получали по следующему принципу: первыми в батарее — те, кто учился с оценками только «отлично». Таких не оказалось. За ними шли те, кто учился на «хорошо» и «отлично», но по среднему баллу. Потом те, кто имел и «посредственные» оценки, и тоже по среднему баллу. Замыкали же тте, кто имел хотя бы одну неудовлетворительную оценку, и тоже по среднему баллу. У меня все оценки были «отлично», кроме физо, по нему имел двойку. Честно сознаюсь: на физо не налегал, дополнительно не занимался, так как было стыдно показать товарищам свое физическое бессилие. Поэтому, хотя в батарее у меня был самый высокий балл, сапоги я получил в группе двоечников… Конечно, среди них первым… Меня за эту двойку никто особенно не ругал, ибо видели, что шло формирование организма, и что это дело временное, но скидки на какой-то гипофиз никто не делал. И хотя сапог всем хватило, причем все получили их в один и тот же день, и были у всех очень хорошими и добротными и по нужным размерам, очень многих, и не только «двоечников» это сильно задело… В их числе, конечно и меня. Именно с этого дня я начал усиленно заниматься турником, брусьями и конём. И вскоре свою отсталость ликвидировал, ниже «хорошо» на снарядах не получал. Занимался, как правило, ночью, благо снаряды были недалеко, на нашем этаже по пути в туалет.
С большой признательностью вспоминаю преподавателей, которые также учили нас не только знаниям, но и жизни. Вспоминаю княгиню, кажется Оболенскую, учившую нас английскому языку. Это был пример учтивости, воспитанности, сдержанности, доброжелательности, добросовестности, трудолюбия… особо хочу сказать о преподавательнице русского языка и литературы Зинаиде Петровне Панковой. Она окончила Бестужевские курсы (родилась она в 1893 году, умерла в середине восьмидесятых в Москве). Она была влюблена в Пушкина, Лермонтова, русских классиков, в нашу природу, а в нас, курсантах души не чаяла. И эту любовь старалась передать нам. Часто между учебным материалом бросит фразу, которая западёт в голове на всю жизнь… Однажды я со своим товарищем Александровым пошли в библиотеку. Я рылся в книгах, а он сидя разговаривал с библиотекаршей, которая стояла. Библиотекарше было лет 25-26. Для нас она казалась уже старушкой. Вдруг входит Зинаида Петровна. Александров вскочил. Зинаида Петровна посмотрела на нас, поздоровалась, выбрала книгу и ушла. Через несколько дней во время урока она очень кстати. Как-то к слову, вдруг сказала: «Существо мужского пола не смеет называть себя мужчиной, если оно сидит в присутствии женщины», и невозмутимо продолжила урок дальше. Александро покраснел, я тоже понял, что к чему. Но нас заинтересовало — а как это относится к женщинам? И когда мы спросили. Она ответила: «Женщина — это прирожденное милосердие. Ко всем. От ребенка до старика. И если его нет — это не женщина». И все. Коротко и ясно.
… В столовой нас учили, как нужно кушать. С нами занимались командиры взводов и батарей. Вечером работали различные кружки: драматический, оперный, хоровой, вплоть до танцев. Впрочем, танцы преподавались в жилом корпусе. Меня, в частности, вальсу, танго, фокстроту и другим премудростям учила жена нашего командира взвода лейтенанта Гончаренко Александра. Она была дочерью комбрига. Вообще, жены наших командиров и военных преподавателей принимали самое активное участие в нашем воспитании. Весь коллектив училища разными методами готовил нас к самостоятельной жизни и работе. Из нас не воспитывали белоручек. Мы сами за собой ухаживали, как положено, несли наряды в очередь, аа иногда и вне очереди. Над нами шефствовала Оренбургская музкомедия, и мы, конечно посмотрели все, что они ставили. Очень часто организовывали совместные вечера отдыха. Не забывали мы и драматический театр им. Горького. И в музкомедии, и в драмтеатре были замечательные артисты.
Принимали мы активное участие и в общественной жизни города. Я уже писал, что мы рано взрослели… И когда в Испании 17-18 июля 1936 года вспыхнул мятеж против законного правительства, в училище был митинг. Мы уже тогда были интернационалистами. Как мы жалели, что не имеем военной профессии, чтобы туда поехать добровольцами!
Очень часто выступали на предприятиях перед трудящимися, а иногда и в кинозалах перед началом сеансов. Я дважды выступал так в кинозале, причем выступление шло в прямом эфире по областному радио. Никогда у меня никто не проверял тезисов, никогда я не писал текста своего выступления. В том числе и для прямого эфира. Но сейчас я это сделать не могу, уже на старости где-то определяют, что может говорить член партии с уже 50-летним стажем… Имею ввиду поселковое радио…
Многие из нас работали пионервожатыми. В их числе и я — в школах № 20 и 32. К своим пионерам приходили по несколько раз в неделю, в часы самоподготовки. На встречи шел как на праздник. С населением проводили, как правило, индивидуальную работу: ходили по квартирам, беседовали. Это когда обсуждали проект новой Конституции 1936 года и кандидатов в депутаты.
В мае мы выехали в лагерь. Он располагался в 18 километрах от города, недалеко от Павловки, в красивом месте у старицы, кажется Сакмарки. Добирались туда пешком с полной выкладкой. Занятия проводились в основном по военным дисциплинам. Часто были полевые учения и занятия. И куда бы преподаватель не давал направление, почему-то мы всегда прокладывали маршрут через эту бахчу. Там сторожем был уже пожилой украинец. Увидев торопящихся курсантов, он улыбался в пышные усы, и говорил: «Арбузы вон там, в шалаше «. Пытались ему платить, но он отмахивался: «Вы служивые, защитники Отечества, и вас надобно уважать». Боевые стрельбы выполняли на своей матчасти, работая номерами расчетов, стреляющими — по очереди. В лагере находились до конца учебного года.
… После возвращения из отпуска, узнали, что училище резко увеличилось по объему: стало 4 дивизиона, 12 батарей. Из 1-го набора выделили младших командиров в подразделения 1-го курса. Я был назначен помкомвзвода в одну из батарей нашего дивизиона. Во взводе был утром и вечером…
… В начале 1938 года был арестован органами НКВД, как враг народа, полковник Заборовский. Главное обвинение — связь с Маршалом Советского Союза Н.Н. Тухачевским. Участие в военном заговоре. Вскоре последовали аресты и других офицеров училища. Арестовали и военинженера Ф.А. Иванова. Помню, что на прошедшем в училище митинге в вину полковнику Забаровскому поставили второй завтрак для курсантов и 200 пар хромовых сапог: дескать, он хотел нас «купить», чтобы мы выступили против Советской власти.
Нагрузка на оставшихся офицеров возросла. Но вскоре прибыли выпускники Севастопольского училища, несколько человек с академических курсов, а также из строевых зенитных частей. В июле 1938 года начальником училища стал майор Михаил Иванович Рыбаков, командир 4-го полка противовоздушной обороны. До него обязанности начальника училища исполнял капитан Адашев. После лагерей уехали по домам, отдыхать.
… Учеба на третьем курсе началась как обычно. Ничто не предвещало никаких перемен. Но через несколько дней приказал программу за 3-й курс сократить с расчета выпуска нас в январе 1939 года. На нас нагрузка возрасла. Программа была переделана.
25 октября 1938 года вдруг с 4-го часа занятий были вызваны к начальнику училища 15 курсантов нашего курса. В их числе и я. Начальник училища объявил нам, что с этого дня мы не курсанты, а командиры взводов курсантов. Сказал, что звания нам присвоят по оценкам, полученным за 2-й курс (у меня были все «отлично», кроме физо — «хорошо»). Зачитал, кто в какую батарею идет, пожелал нам успехов, и мы разошлись. Я был назначен в батарею старшего лейтенанта Александра Молякова. Когда я прибыл к нему, он мне и рта раскрыть. «Вот и хорошо, что прибыл. Принимай 13-й взвод. В такой-то комнате поставлены кровати. Одна из них — твоя. Побыстрее рассчитайся в своей батарее, посмотри расписание, кажется завтра у тебя занятия, и за работу».
Так я стал лейтенантом. Началась самостоятельная работа. Мне тогда было 20 лет, 3 месяца и 13 дней…
… Вскоре прибыл приказ Наркома Обороны. Я был выпущен из училища как отличник.
Наши же товарищи по первому набору за несколько месяцев одолели курс учебы за третий год, в январе сдали государственные экзамены и разъехались в части. Лучшим из лучших были присвоены звания политруков. Но они разъехались не только в части зенитной артиллерии, но и в другие рода войск.

Работа в училище

13-е отделение было знаменитым на все училище. Оно состояло только из сверхсрочников и срочнослужащих. Многие прибыли из частей уже младшими командирами, но в училище оставались на положении рядовых, хотя званий их не лишали. Все они были старше меня по возрасту. Встретили сдержанно, сразу же "прощупали", что я собой представляю.
Все они прекрасно знали уставы и особенно практические положения по многим военным дисциплинам, таким как топография, инженерное и химическое дело, матчасть вооружения. Своими непростыми вопросами они некоторых преподавателей ставили в тупик. Но общеобразовательная подготовка у них была низкая, поэтому с успеваемостью по теоретическим вопросам у них было туго, Из-за разнобоя званий, времени пребывания в армии, занимавшихся ими ранее в частях должностей и необычного для них положения сейчас — рядовыми, не было и настоящей сплоченности. Все это, в конце концов, удалось преодолеть. В частности, по ряду предметов занятия проводили командиры взводов. К ним я тщательно готовился, старался любой материал поглубже преподнести. В часы самоподготовки многим помогал одолеть встречавшиеся премудрости. Это тоже сыграло свое роль. И к февралю 1939 года наш взвод в дивизионе занял первое место.
Мои товарищи по взводу тоже меня многому научила. Приведу лишь один пример. Часто возникали непредвиденные поручения, работы. И очень часто, давая поручение кому-либо, в ответ слышал разные возражения... Сознаюсь, что несмотря и на опыт работы помкомвзводом, и на звание лейтенанта, все же робел перед ними.
Но во взводе был безотказный курсант — Боборыкин. Он всегда все приказания выполнял безропотно. И вот однажды в воскресение, когда двое из взвода привели "убедительные" причины отказа пойти на улицу, чтобы помочь монтеру исправить проводку, я снова обратил свой взор на Боборыкина, который переодевался в тщательно выглаженное выходное обмундирование, чтобы пойти в город в увольнение. Выслушав приказ, Боборыкин зло грубо выругался, так, вообще, ни к кому конкретно не адресуясь, потом повторил приказание и спросил разрешения идти его выполнять. ...Я стоял оглушенный. Только сейчас до меня дошло — да чего же я несправедлив, что даже такой терпеливый курсант, как Боборыкин не выдержал. Свой приказ я отменил, и заставил первого, кому отдавал приказание, его выполнить. Это произошло в первый месяц, когда я пришел во взвод... С этого времени я старался, чтобы каждый курсант имел одинаковую нагрузку, мягкотелость отбросил в сторону.
В конце 1938 года меня приняли кандидатом в члены ВКП/б/.
... В феврале 1938 года отец написал, что дама себя чувствует плохо. Зная сдержанный характер отца, немедленно взял отпуск за 1939-й год, и убыл в Розважев. По возвращении узнал, что допущен к исполнению обязанностей адъютанта старшего (начальника штаба) 2-го дивизиона курсантов. Теперь главным в работе было планирование учебы дивизиона с учетом состыковки проходимых дисциплин и согласование с учебным отделом училища по выделению дивизиону по количеству и срокам потребных общеучилищных классов и преподавателей. Так прошло лето. Наступила осень.
В конце 1939 года произошла реорганизация учебного процесса. Обще училищные циклы стрельбы и тактики были ликвидированы. Эти дисциплины включили в дивизионы. Преподавателей тактики и стрельбы теперь назвали "помощниками командиров батарей по тактике, а также по стрельбе" соответственно. Так я стал преподавателем стрельбы, кажется, в 3-й батарее. О работе преподавателя нет смысла говорить — она у всех одинакова.
В конце 1939 года меня приняли членом ВКП/б/. Но решение утвердили 3.1.1940 года.

Командир 3-й батареи 125 ОЗАД 24 мех. дивизии

30 ноября 1939 года началась Финская война. За нею мы тщательно следили. Настораживала медлительность действий наших войск и большие потери — госпиталя были забиты.
29 января 1940 года, в воскресенье, меня срочно вызвали в училище. За два часа я полностью рассчитался с ним. На машине доставили на вокзал, и там мне и старшему лейтенанту Круновскому вручили билеты до Куйбышева на ближайший поезд и предписание — явиться в такую то часть. По прибытии в Куйбышев узнали, что это — 24-я механизированная, что она спешно формируется. И что мы оба назначены командирами в 125 ОЗАД этой дивизии, который формируется в гор. Сызрань. Наша дивизия предназначалась для отправки в Финляндию. На подготовку нам дали месяц. Стояли страшные морозы. Занимались без выходных дней, по 12-14 часов в день. В начале марта двинулись первые эшелоны. Но 18 марта был подписан мир и все возвратились на свои места. Теперь учеба продолжалась планомерно.
...3-го мая мы убыли из Сызрани в Тоцкие лагери. Здесь наша дивизия впервые собралась вся вместе.
Лагерь размещался в 2-3 километрах от станции Тоцкое на правом берегу р. Самары, притоке Волга, между Бузулуком и Оренбургом. Место было очень живописное. Для тактических занятий было полное раздолье. Лагерь никаких ограничений не имел. Строений было немного, все они были деревянные. Личный состав размещался в палатках. Офицеры как семейные, так и холостяки, жили в деревянных, летних домиках состоящих из 8 или 10 комнат, расположенных в ряд, двери выходили на общую веранду, Перегородки были из дюймовок. В комнате помещались две кровати, два стула, стол. Семейные пищу готовили в отдельно расположенной такой же открытой кухоньке. Изоляция была очень плохая. Но все предпочитали питаться в военторговской столовой. Меню было разнообразное, блюда очень дешевые, В лагере в магазине, ларьках и офицерской столовой свободно продавались спиртные напитки, вина, коньяки, водка. В столовой — на разлив перед приемом пищи... Стоимость спиртных напитков была очень низкая. Пол-литра водки — 6 р. 05 коп., бутылка сухого вина — 12-14 рублей, марочное — 18-20 рублей. Для сравнения — цена килограмма сливочного масла была 23 рубля. Несмотря на отсутствие ограждений и открытую продажу спиртного я не видел ни разу "навеселе", а тем более пьяных солдат или офицеров. Не знали мы и таких грубых нарушений, как неповиновение, бесчинства против гражданского населения, самовольные отлучки, межнациональные столкновения... Говорю о своем дивизионе.
После войны с Финляндией были сделаны серьезные выводы. В мае 1940 года Народным Комиссаром обороны стал Маршал Советского Союза С.К. Тимошенко. Девизом учебы стало: "Учить войска тому, что нужно на войне и в условиях, максимально приближенных к боевым". Это был не только девиз. Это была практика действий командиров и войск. Сейчас много пишут о шапкозакидательстве, существовавшем, якобы, перед войной. Да, оно существовало, но в первую очередь в нашей тогдашней печати и кино. Забегая несколько вперед, приведу только один пример, малоизвестный широкому кругу нашего народа. В феврале 1941 года, то есть за четыре месяца да начала войны, издательство "Молодая Гвардия" готовило сборник: "Этих дней не смолкнет слава". Как только с этим сборником познакомился Маршал СССР С.К. Тимошенко, он немедленно написал письмо первому секретарю ЦК ВЛКСМ Н. Михайлову:
"...В материалах много ненужной рисовки и хвалебности. Победа одерживается исключительно легко, просто всё... на "Ура!" по старинке. В таком виде воспитывать нашу молодежь мы не можем. Авторы, видно, не сделали для себя никаких выводов из той перестройки, которая: происходит в Красной Армии".
Еще более резким было письмо начальника главного управления политической пропаганды РККА армейского комиссара А.Н. Запорожца члену Политбюро ЦК ВКЦ/б/ А.А. Жданову, осуществлявшему в то время руководство марксистско-ленинской пропагандой партии:
"...Сборник исходит из принципиально неверной установки о том, что "наш страна — страна героев", пропагандирует вредную теорию "легкой победы" и тем самым неправильно ориентирует молодежь, воспитывает ее в духе зазнайства и шапкозакидательства... Из такого утверждения можно сделать только один ошибочный вывод: незачем вести пропагандистскую работу, направленную к воспитанию у молодежи храбрости, мужества и геройства, поскольку каждый человек у нас и так является героем".
Увы, журналисты об атом не любят сейчас вспоминать и разобраться — в чем же они повинны перед страной, чтобы не допустить подобной дезинформаций сейчас, в период перестройки...
В это время пришло извещение, что объявляется набор в академии в 1941 году. Принимались от командира батареи и выше. Я решил попытаться поступить, и начал готовиться....
3-го июля 1940 года в лагере я познакомился со старшей операционном сестрой дивизионного госпиталя военфельдшером Митюшиной Екатериной Ивановной. Она тоже была мобилизована 29 января 1940 года. Работала военфельдшером на строительстве Куйбышевской ГЭС.

Командир 3-й батареи 321 озад 117 стрелковой дивизии

В начале августа 24-я мд была преобразована в 117-ю стрелковую дивизию, а 125-й озад — в 321-й отдельный зенитный артиллерийский дивизион. Все части дивизии были скадрированными. В дивизионе осталось очень мало народу, в моей, 3-й батарее вместо положенных по штату 92-х человек осталось с офицерами всего 25. Из матчасти осталась одна пушка, прибор управления зенитным артиллерийским огнем и дальномер... В госпитале многие должности были сокращены, часть переведены на гражданские. Так как можно было уволиться, то Екатерина Ивановна уволилась и 6-го августа уехала в Москву к маме. Сразу же к дивизиону был приписан недостающий состав из района Чапаевска и Куйбышева.
Из лагерей возвратились в Куйбышев, в Линдов-городок, так после скадрирования дивизии места в городке всем хватило. Но плохо было с жильем офицеров, его не было. По решению правительства одна из средних школ была закрыта, учеников передали в другие школы, а здание переоборудовали под жилье для семей офицеров и холостяков. В Доме офицеров округа открылись курсы по подготовке кандидатов для вступления в академии. Я в них записался, занятий не пропускал.
На душе у всех было неспокойно. Договор с Германией в 1939 году встретили недоверчиво. Опыт войны в Европе тщательно изучали. В печати очень много печаталось материалов по опыту войны в Европе, в Китае. Издавалось много книг. В частности, издавалась такая "Библиотечка командира". Начиналась она с книги — "В.И. Ленин о войне и армии". В числе первых книг была книга Клаузевица "О войне", были многие авторы, не только советские. Была и произведения М.В. Фрунзе. Были книги-справочники, книги-учебники, и они очень хорошо помогали. Вообще, если взять направленность, целеустремленность издательств и печати, то тогда она была не такая бессистемная и хаотичная, как сейчас.
Особенно нас поразил быстрый разгром Франции в мае 1940 года.
Осенью 1940 года я уехал в отпуск. По дороге со мной, в купе от Куйбышева до Киева ехал пограничник, старший лейтенант из-под Перемышля. Он очень много рассказывал о положении на границе, о провокациях немцев, об их наглости.
Да, общая обстановка в то время была очень сложной. Чувствовалось, что война на пороге. Для подтверждения сообщу сугубо личное. Когда я уезжал с отпуска, то оставил своему младшему братишке, Коле, ему тогда было 13 лет, адрес Екатерины Ивановны. Сказал, что если что-то случится (имел в виду войну), то обо мне можно будет узнать по этому адресу. Через девять месяцев Розважев был оккупирован немцами. А потом Коля был угнан в Германию. Но он перед отъездом этот адрес передал отцу. Наш район освободили в конце 1943 года. И вскоре Екатерина Ивановна подучила от отца письмо, в котором он писал, ссылаясь на оставленный ему Колей адрес, что со мной? К этому времени мы уже были женаты.
...Несмотря ни на что, я все же готовился для поступления в академию, и аккуратно посещал курсы при доме офицеров ПриВО. В марте 1941 года мне присвоили звание старшего лейтенанта. А в начале апреля 1941 года уехал в Оренбург членом государственной комиссии — правительством было принято решение произвести досрочный выпуск курсантов со всех учебных, военных заведений и набрать новый набор. По возвращении узнал, что окружная отборочная комиссия уже заседала, предварительные экзамены от кандидатов были приняты, списки на отобранных утверждены и отправлены в академии... Я оказался за бортом. И тогда я решил использовать свой шанс. Дело в том, что наша 3-я батарея все это время держала первое место среди зенитных батарей округа. Я был награжден знаками "За отличную артстрельбу" и "За отличную артподготовку". Поэтому, с разрешения командира дивизиона майора Дзомешкевича, обратился к командиру дивизии полковнику Чернигову, а через него — к начальнику противовоздушной обороны округа полковнику Смирнову и начальнику артиллерии округа генералу Ткаченко — и для меня собрали комиссию. Успешно сдал все предварительные экзамены, прошел медицинскую комиссию и был утвержден кандидатом в слушатели артиллерийской академии.
...Как обычно, в первых числах мая 1941 года были уже в лагерях. В средине мая были проведены большие трехдневные учения с боевой стрельбой всех частей дивизии, на которых присутствовала комиссия из Министерства обороны, виноват, — Наркомата обороны. На разбор собрали всех офицеров от командира взвода. Поразило внушительное оцепление, чтобы избежать появления посторонних лиц. Здесь-то генерал-майор из Москвы и сказал, что нужно быть готовым к войне с армией, "по силе которой нет равной в мире." А в конце мая был призван на сборы к нам, в Тоцкие лагеря, весь приписной к частям дивизии состав из запаса, кроме водителей. Занятия с ними организовали отдельно по усиленной программе. Они занимались с охотой, так как многие зенитную технику не знали, были из других родов войск.
28 мая я получил из артакадемии вызов на сдачу конкурсных экзаменов на 13-е июня. Но еще раньше в газете "Красная Звезда" 25-го мая было объявление, что все сроки во всех академиях переносятся на месяц позже: сбор в академиях будет с 15-го июля по 30 августа, зачеты — в сентябре, а учеба начнется о 1-го октября. Но в свою учебу в этом году верил мало. Написал Екатерине Ивановне успокаивающее письмо, что в Москву приеду позже...
...В Тоцких лагерях были собраны и все шесть зенитных артиллерийских дивизионов стрелковых дивизий. В каждом дивизионе было по одной среднекалиберной батареи. В конце июня отстреляли 1-ю задачу, начали готовиться по скоростной цели. Наша 3-я батарея была первой допущена к выполнению этой задачи. Стрельба была назначена на 12-е июня.
...Этот день начался, как обычно. После завтрака убыли на огневую позицию, которая была рядом. Вскоре прибыли начальник артиллерия округа генерал-майор артиллерии Ткаченко, начальник войск ПВО округа полковник Смирнов, командир дивизии полковник Чертогов, ряд офицеров с округа и дивизии. Первыми начали стрельбу по не скоростной цели батареи других дивизионов по "рукаву", который буксировал самолет Р-5. И только в средине дня появился с буксируемым "рукавом" скоростной бомбардировщик СБ. Он сделал тренировочный залет. На обратном курсе наш батарея отрыла огонь. Отстрелялись хорошо.
Неожиданно появился легкомоторный самолет. Он сделал круг над нами, сел здесь же, рядом. Выскочивший капитан бегом приблизился к группе старших командиров и вручил генералу Ткаченко пакет. Тот его разорвал, прочитал, что то сказал окружавшим его командирам. А затем он, Смирнов и Чернигов быстро направились к самолету. Как только они сели, самолет взлетел и взял курс на запад... Стрельбы были прерваны. Все возвратились в лагеря. Конечно, пересудов было много, но никаких команд не поступало. Как обычно, провели вечернюю поверку, ушли отдыхать.
...Боевая тревога была объявлена, что то около двух часов ночи. Когда мы, офицеры, прибежали, весь личный состав уже был выстроен на передней линейке. Вскоре последовала с правого фланга команда: "Командиров и заместителей по политчасти — к командиру дивизии!" Майор Дземешкевич с замполитом старшим политруком Кашафутдиновым быстро направились на правый фланг построенной дивизии. Возвратились они минут через 35. Вызвали всех командиров и поставили задачу:
— Наша дивизия убывает на учения. Находящийся на сборах приписной состав немедленно принять в подразделения и расставить по должностям, согласно мобплана. Семьям оставить аттестаты. Все лагерное имущество приготовить к сдаче. Время погрузки в эшелон и его план получить у начальника штаба. Остальные распоряжения будут отданы дополнительно. Объяснить личному составу необходимость все сохранить в тайне. Вопросы есть?
Вопросов было много, но их никто не задавал.
— Нет? Тогда выполняйте.
Сразу же закипела работа. И когда я со своим другом заместителем командира батареи политруком Евгением Васильевичем Бакановым шли в столовую, мимо нас под оркестр на погрузку ушел 1-й батальон 240-го стрелкового полка.
...14-го июня было опубликовано известное опровержение ТАСС, сделанное от имени правительства. С ним мы познакомились по радио, а прочитали в газетах 15-го июня. В этом сообщении опровергались слухи о готовящемся нападении Германии на СССР. Сейчас вокруг него поднята невероятная шумиха доказывается, что опубликование этого сообщения, якобы, усыпило советский народ. В тоже время умалчивается, что еще со второй половины мая эшелон за эшелоном на рубеж рек Западная Двина и Днепр от Полоцка до Кременчуга, на фронт более двух тысяч километров выходили дивизиями пять наших новых армий — 16-й, перебрасываемой с Дальнего Востока, и 19, 20, 21 и 22-й, сформированных на базе внутренних военных округов. На базе ПриВО была сформирована 21-я армия. Кроме того, в конце мая из запаса было призвано на сборы 800.000 человек приписного состава, для почти 100 дивизий. И все эти мероприятия проводились на глазах всей страны. Воинские эшелоны перегоняли пассажирские поезда. И когда мы узнали содержание этого сообщения, ни у кого уже не возникало сомнений война рядом. Так понимали и люди, которых мы встречали по пути следования...
...Наш дивизион грузился в ночь с 18-го на 19-е июня. В Куйбышев прибыли около трех часов ночи на 20-е июня, но город не спал. На погрузочной площадке работали ларьки, лотошницы. На погрузку боеприпасов и трех пушек, а также имущества НЗ нам отпустили сорок минут. Быстро погрузились. Рядам, метрах в ста, жили родители Кости Николаева, моего училищного друга. Я заскочил к ним. Они не спали. Отец Кости работал котельщиком на судоремзаводе. С ним мы подошли к нашему эшелону, выпили на прощанье чудесного "Жигулевского" пива. Расцеловались. И вот поезд, набирая скорость, уходит из родного Куйбышева... Шли последние 48 часов нашей мирной жизни. Мне тогда было 22 года 11 месяцев и 21 день...

Слово о солдате 1941 года

В последние годы в средствах массовой информации часто озлобленным нападкам подвергается все, что связано с нашей историей, начиная с 7-го ноября 1917 года. Небывалому очерничеству подвергается Великая Отечественная война, и особенно 1941 год... Солдат 1941-го года не может себя защитить — из тех, кто в этот страшный год сражался, встретили День Победы 1945 года лишь три процента, один из тридцати трех... Это и те, кто чудом остался жив, потому, что война во все годы брала свои жертвы, но он остался жив и дошел да Кенигсберга, Берлина, Праги и Вены. И те, кто был подчистую списан, и День Победа 1945-го встречал на костылях или без рук и ног. Мои сверстники легли главным образом в 1941-м оросив своей кровью свою родную землю от Бреста и Перемышля до Ленинграда и Москвы, до Курска и Ростова н/Д. Но сейчас нас, солдат 1941-го года, осталось очень мало: жизнь берет свое. И от имени моих товарищей я и хочу говорить о бессмертном подвиге солдата 1941-го года.
...С 1939-го года, когда был подписан договор о ненападении с Германией, к 22-му июня 1941-го года наша армия выросла почти в три раза. За эти года выросла и наша экономическая мощь. Но все равно превосходство фашистской Германии над нашим в армии, и в экономике было подавляющим. Именно на этом и основывался план молниеносной войны с СССР.
В чем заключался главный замысел этого плана? В одном: путем мощнейшего удара в приграничных сражениях в короткие сроки уничтожить не отмобилизованные, разбросанные по гарнизонам на большую глубину, не имеющие боевого опыта соединения и части Красной Армии, в темпе овладеть Ленинградом и Москвой, а затем не встречая серьезного сопротивления оккупировать наши промышленные и сельскохозяйственные районы, выйдя на линию от Архангельска до Волги восточнее Москвы, и дальше по ней, а затем по побережью Каспийского моря до Баку включительно. По расчетам фашистского генералитета вся компания должна была занять 6-8 недель. Благодаря этому Советский Союз не смог бы ни отмобилизовать армию, ни перевести на военные рельсы свою экономику, которая невредимой бы попала в руки фашистов. В последующем рейдами небольших, но очень подвижных соединений при поддержке воздушного флота ликвидировать отдельные очаги промышленности на Урале и в Западной Сибири, чем была бы Германия полностью обезопаснена. Фашистский генералитет считал, что эта задача выполнима. И вот почему.
а/ На 22 июня 1941 года СССР имел под ружьем 5.373 тыс. чело­век, в том числе против Германии и ее сателлитов около 3-х млн. Германия с сателлитами имела 10,4 млн. в том числе 5,5 млн. на нашем фронте.
б/ В отличие от Красной Армии, их вооруженные силы были уже отмобилизованы, развернуты в численности военного времени, от­лично слажены, имея почти двухлетний опыт ведения победоносной дайны в Европе.
в/ Их вооруженные силы находилась в компактных группировках, в то время как части и соединения Красной Армии были разбросаны на огромной территории. К тому же инициатива действий была в их руках — они выбирали и направления главных ударов, и время нападения.
г/ Система управления фашистской армии уже была создана, с широким использованием радиостанций, апробирована, чего не имела Красная Армия. Поэтому первые же дни должны были привести к полной потере управления.
д/ В отличие от Красной Армии, фашистская Германия уже имела широко разветвленную сеть учебных частей, центров, разных других учебных заведений, усиленно работающих с расчетом полного восполнении потерь действующей армии как рядовым и сержантским составом, так и офицерами. На восполнение своих потерь Красная Армия не могла рассчитывать.
е/ Любая война требует огромных ресурсов. Их Германия имела. Ибо экономическая мощь Германии в этом, 1941-м году превосходила экономику СССР примерно в 2,5 раза. В самом деле, в 1940 году СССР выплавила 18,3 млн. тонн стали, Германия 36 млн. тонн; добыл угля 169,9 млн. тонн, Германия около 550 млн.; электроэнергии 48,6 млрд. квт. часов, Германия около 100 млрд. Станочный парк Германии превосходил наш в два раза. Общеобразовательный уровень рабочего класса в Германии был выше, у нас многие рабочие только при советской власти научились читать.
ж/ К тому же экономика Германии уже была переведена па воен­ные рельсы и вся работала на войну, что делало ее экономическое превосходство еще более ощутимым. Ибо в СССР военную продукцию производили только военные предприятия оборонной промышленности, а этого не хватило бы даже па восполнение текущих боевых потерь, не говоря об оснащении новых формирований.
3/ Огромные надежды гитлеровцы возлагали на ослабление Красной Армии в результате расправы над командными кадрами в 1937 г.
и/ Они не верили в силу советского строя вообще, а тем более в силу такого многонационального государства, каким был СССР. Ведь в этом вопросе Германия, имевшая 98% немецкого населения, бесспорно, имела преимущество перед многонациональностью.
к/ Наконец, они не верили, что из рабочих и крестьян вообще могут появиться талантливые командиры, а тем более генералитет, как и ученые, государственные руководители. Дескать, всё в генах, как некоторые утверждают у нас в настоящее время.
Как видим, расчеты молниеносной войны базировалась на конкретных фактах. И если бы это было любое капиталистическое государство, подчеркиваю – любое, убежден, что его разгром бы последовал.
В предвкушении быстрой победы, гитлеровцы не жалели своих солдат. Да и понимали, что задержка с продвижением может дорого для них обойтись. Ибо время работало не на них.
Так вот главная заслуга солдата 1941-го года заключается в том, что он невзирая ни на что, выстоял, чем обеспечил отмобилизование нашей армии и передислокацию нашей промышленности на восток. Причем не только выстоял, но и нанес невиданные потери самому отборному контингенту фашистских войск, имеющему богатый боевой опыт. И в этом он предрешил исход войны, предопределил разгром фашизма, чем спас не только нашу Родину, но и весь мир от коричневой чумы. Своим мужеством, своей верностью народу, своей верой в коммунистические идеи он поразил мир. И таким его сделала советская власть, марксистко-ленинская идеология, авангардная роль нашей партии. Появился новый человек, для которого судьба его социалистической Родины была превыше всего.
Сейчас многие т.н. "историки" пытаются оклеветать истоки его стойкости, сводя все к слепой бездушной вере в божество Сталина представляют наше поколение, как поколение недоумков, дураков, обманутых, одураченной толпы. Большего кощунства по отношению к тем, кто своей жизнью обеспечил их существование сейчас, трудно представить. Даже отъявленные фашисты, геббельсовская пропаганда до такой низости не опускалась. О солдате 41-го года вот что писали битые фашистские генералы, которых трудно заподозрить в любви к нашему строю и нашей армии.
а/ Из "Военного дневника" генерал-полковника Ф. Гальдера, запись от 29-го июня 1941 года, 8-й день войны, "Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека. Лишь местами сдаются в плен, в первую очередь там, где в войсках большой процент монгольских народностей. Бросается в глаза, что при захвате артиллерийских батарей к т.п. в плен сдаются лишь немногие. Часть русских сражается, пока их не убьют.
...Упорное сопротивление русских заставляет нас вести бой по всем правилам наших боевых уставов. В Польше и на Западе мы могли позволить себе известные вольности и отступление от уставных принципов, теперь это уже недопустимо". Это записал по ходу вой­ны один до создателей плана "Барбаросса".
б/ Из книги "Роковые решения", изданной в США в 1956 году. В предисловии к этой книге главный историк Европейского театра военных действий С.Л.А. Маршалл о цели, ее издания откровенно написал: "Книга "Роковые решения" выросла из специальных исследований, предпринятых немцами в 1946-1948 гг. по инициативе руководимого мной отдела. Мы, американцы, должны извлечь пользу из неудачного опыта других". В этой книге бывший начальник штаба 4-й полевой армии немцев, действовавшей на Западном направлении, на стр. 84 записал: "...Поведение русских войск даже в первых боях находилось в поразительном контрасте с поведением поляков и западных союзников при поражении. Даже в окружении русские продолжали упорные бои... Русские зачастую выходили из окружения. Целыми колонами их войска ночью двигались по лесам на восток. Они всегда пытались прорваться на восток, поэтому в восточную часть кольца окружения обычно высылались наиболее боеспособные войска, как правило, танковые. И все равно наше окружение русских редко бывало успешным". Это относится к боям в Белостокском, Слонимском котле. А вот что он пишет о Смоленском котле: "Самым значительным было сражение в районе Смоленска, где была окружена большая группировка русских войск. ...И снова эта операция не увенчалась успехом. Ночью русские войска вырвались из кольца окружения, и ушли на восток" /Стр. 86/.
"...Во время сражения за Вязьму появились первые русские танки Т-34. В 1941 году эти танки были самыми мощными из всех существующих тогда танков. С ними могли бороться только танки и артиллерия. 37 и 50-мм противотанковые орудия, которые тогда состояли на вооружении нашей пехоты, беспомощны против танков Т-34 ...Требовалось по крайней мере 75- мм орудие, но его еще только предстояло создать. В районе Вереи танки Т-34, как ни в чем не бывало, прошли через боевые порядки 7-й пехотной дивизии, достигли артиллерийских позиций и буквально раздавили находившиеся там орудия. Началась так называемая "танкобоязнь". /Стр. 93/.
"... Через несколько дней маршал Жуков бросил войска в мощное контрнаступление. Начатое 8-го декабря 1941 г., оно было направлено против двух танковых групп, расположенных северо-восточнее Москвы, Это был поворотный пункт нашей Восточней кампании — надежны, вывести Россию из войны в 1941 году провалились в последнюю минуту.
Теперь политическим руководителям Германии важно было понять, что дни блицкрига канули в прошлое. Нам противостояла армия по своим боевым качествам намного превосходящая все другие армии, с которыми приходилось встречаться на поле боя. Но следует сказать, что и немецкая армия продемонстрировала высокую моральную стойкость в преодолении всех бедствий и опасностей, обрушившихся на нее. /Стр. 98/. Не правда ли: они уже сравнивают себя с нами, доказывая, что они тоже умеют воевать!!!
в/ Из книги "Итоги второй мировой войны", статья генерал-полковника Г. Гудериана (он командовал 2-й танковой группой, осуществлял Киевское окружение, прорывался к Москве через Орел— Тулу) "Опыт войны в России" из Итогов...6. Русский солдат всегда отличался особым упорством, твердостью характера и большой неприхотливостью. Во второй мировой войне стало очевидным, что и советское верховное командование обладает высокими способностями в области стратегии. Было бы правильно и в дальнейшем ожидать от советских командиров и войск высокой боевой подготовки и высокого морального духа и обеспечить хотя бы равноценную подготовку собственных офицеров и солдат. Русским генералам и солдатам свойственно послушание. Они не теряли присутствия духа даже в труднейшей обстановке 1941 года. Об их упорстве говорит история всех войн. Следует воспитывать в солдатах такую же твердость и упорство. Несерьезность в этой области монет привести к ужасным последствиям". /Стр. 133/. Эта книга издана в Гамбурге в 1958 году, переведена на русский язык, как и первые две.
Не знаю, обратили ли Вы на одну особенность всех троих авторов: они везде о нашей армии пишут одинаково — "русские". И под этим именем понимают все нации населявшие нашу Родину... Не выделяют ни одной нации... Какое разительное отличие от наших современных националистов!
Я не знаю, сколько мне судьба подарила дней или годов... И сейчас, когда подходит 45-я годовщина Победы, низко склоняя голову перед павшими моими товарищами, которые не увидели Дня Победы, остались вечно молодыми, застывшими в бронзе или граните на братских могилах от Берлина до Волги и предгорий Северного Кавказа, я вспоминаю по 9-му классу моих товарищей из Разважевской средней школы, которые вместе со мной поступали в 1936 году в военные училища. Стали лейтенантами пятеро. Трое не вернулись с войны: пехотинец скромный Иван Петрищенко, авиатор насмешливый Павел Трофимович Сидоренко и артиллерист, бесстрашный забияка Иван Трофимович Синица. Раненный попал в плен артиллерист Осадчий. Только я из нас, пятерых, дошел до Восточной Пруссии...
Вот почему я так много уделил внимания и двадцатым, и тридцатым годам. Не знаю как это подучилось, но я хотел рассказывая свою биографию, показать в первую очередь свое поколение рассказать, как мы становились такими, какими мы стали, в чем сила того строя, который нам подарила Октябрьская Революция 1917 года...

Война!

О начале войны узнали 22-го июня на подходе к Рославлю. Утром следующего дня выгрузились под Черниговом, и в тот же день батарея открыла свой счет: был сбит первый бомбардировщик врага.
...Каюсь: во время войны в 1941 и 1942-м годах я вел дневники. Сохранились три тетради из четырех: с 20-го июня 1941 года по 6-е марта 1942 года, и с августа по ноябрь 1942 года. Третью тетрадь я сжег в Ростове и/Д 23 июля 1942 года: был уверен, что погибну в этот день. Первые две тетради оставил в Москве Екатерине Ивановне, когда получал назначение в июле 1942 года в Ростов н/Д. Кроме того, сохранились письма этого времени. О настроениях того времени, как мы встретили войну, я лучше всего приведу из записок того времени: они правдивы, лжи там нет.
Из дневника: "20 июня 1941 года. ...Укомплектован на 70% приписниками. Из-за малого процента кадра ни о какой слаженности не может быть и речи. Тяги нет: имею два трактора и 0 машин. Но настроение бодрое, боевое. В воздухе чувствуются большие события. Что-то грозное надвигается. Поезд мчится на запад. Семафоры открыты. Перегоняем пассажирские поезда. Таинственное грозное будущее ждет нас впереди. Сбор ЗА прерван. Кажется, стрелять придется практические стрельбы по действительным самолетам.
22 июня 1941 года. Подъезжаем к Рославлю. Война!!! Это слово нас, говоря по правде, оглушило. Мы ожидали войну, готовилась к ней, но никогда не думали, что она так близка. Кратко объявил в вагоне об этом событии. Испытующе смотрю в глаза своих бойцов: Но в них читаю твердость, энергию, готовность драться. Поем песни. Как волнующе, по новому звучат слова песни: "Если завтра война". Возле железной дороги стоят толпы народа. Под крики "Ура!” несемся к фронту. В глазах многих женщин слёзы, но все желают победы над врагом. Бросают в эшелон цветы, целые букеты цветов.
Во многих из них записки. Страна провожает нас на врага, она желает нам победы над врагом. Это наши матери и сестры, наши отцы благословляют нас на победу.
Поднялась могучая, страшная в своем гневе свободная страна. Советский народ никому и никогда не покорить, никогда мы не станом рабами! Смерть нас может положить в могилу, но никогда не победит и она!"
Двадцать шестого узнал, что противником взят Минск. В этот день нашей дивизии приказали на следующий дань походным порядком выступить к Жлобину, не допустить противника через Днепр. А к Бобруйску, куда двигался 24-й танковый корпус Гудериана, были направлены запасной полк из Гомеля, на трех одна винтовка, и несколько артполков. Им приказали — умереть, но противника задержать. Я написал в этот день письмо Екатерине Ивановне.

"Чернигов. 26 июня 1941 года.
...Трудно передать тебе, что сейчас делается в сердце. Война, к которой мы готовились, которую мы ожидали, эта война сейчас уже разразилась. Большие кровопролитные бои ждут нас впереди. Победа будет рождаться в упорной борьбе с хитрым и подлым врагом, вооруженным по последнему слову техники. Я горд тем, что и я могу принять участие в этой самой справедливой из всех когда-либо существовавших войн. Я рад тому, что могу с оружием в руках служить своему народу.
Катичка! Я теперь думаю, ты поняла многое, что я хотел сказать в своих последних письмах. ...Не волнуйся, если от меня долго не будет ни слова. Это значит — так нужно. Со мной ничего случиться не может, все обстоит очень хорошо. Сегодня получил твое письмо, посланное тобой 14-15 июня. От всей души благодарю тебя. Это письмо я получил в такое время, когда мне нужно много сил, много энергии. И эти силы дают твои письма.
...Тороплюсь. Спешу. Прости за неаккуратность письма".
...Мы рвались к Жлобину. За трое суток покрыли 210 км. И 1-го июля был у Жлобина. С хода нанял ОП.

Из дневника.
"2 июля 1941 г. Прибыли к Жлобину. Участвуем уже действительно в боях. До противника 5 км. Кончился переход, форсированный марш. Быстро, за трое суток покрыли 210 км. Всю дорогу прикрывал с воздуха. Могу похвастаться: ни одной жертвы дивизия за марш не имела. Оборонял не плохо. По дороге и учились: за время это сбили три самолета противника. А это результат не так уж и плохой. Население встречает и с надеждой провожает в бой. Хочется сказать этим людям, что-то теплое, приятное. Но слов таких нет. Еще не обрели словари их.
Окопался (ОП занимал с ходу). Изготовился. И когда появились стервятники, то открыл огонь. Потолок сразу поднялся от нескольких десятков метров да 2500-3000 метров.
Работа все это время будничная. Беспрерывно сидим на ОП, отдыхаем возле орудий и приборов. Настроение в бойцов боевое. Сегодня годовщина знакомства с К. Написал письмо, послал ей. В честь этого дня хлопнул одного фашистского самолета".

Из письма.
"2 (переправлено) 3 июля 1941 года
"...Вчера окончился год нашей дружбы. Как отличается то время — 1940-й — от этого года, этой памятной даты, 2-го июля! Тогда было спокойно, тихо, а сейчас буря, гроза. Буря захватила нас. В душе чувствуешь громадный подъем, силы словно увеличились в несколько раз, хочется сделать, что то неимоверное для народа, воспитавшего и пославшего тебя в армию.
...Вчера в честь нашей дружбы еще одного фашиста сбил. Он ушел резко на снижение, шел как пьяный и сел. Его захватали. Больше, подлец, он не полетит. На моей совести это уже шестой фашист. Хотя люди у меня на 85% новые, молодежь, как я их зову, нужно сказать, что они не плохо в боевой обстановке овладевают искусством уничтожения врага".
К этому времени я был полностью укомплектован всеми номерами расчетов и автотранспортом, который получил в Чернигове.
Что касается самолетов, то они были сбиты один — 23 июня, второй — 24 июня. 25 июня сбил свой самолет, хотели судить, но защитил командир дивизии. Да и член Военного Совета 21-й армии признал, что мои действия были правильны. Затем три самолета сбил по дороге в Жлобин. И, наконец, последний, шестой, сбил под Жлобином 2-го июля, Но я считаюсь в действующей армии с 2-го июля 1941 года, когда дивизия вступила в бой с наземным противником. А так как у меня были потери в людях, то погибшие до этого не считаются убитыми на войне...
... 6-го июля 1941-го года наша 117-я сд двумя полками стрелковыми, артиллерийским и двумя дивизионами — нашим зенитным и противотанковым, нанесла контрудар во фланг двум танковым и одной механизированной дивизии 24-го тк немцев, которые сосредоточились в районах Новый и Старый Быхов (между Рогачовым и Могилевым) для прыжка черев Днепр. Дивизии были мощные, от границы в бои не ввязывались, стремительно продвигаясь на восток. Кроме того имели и значительные средства усиления. Контрудар нашей 117-й сд не на шутку встревожил немецкое командование. Уже после войны бывший командующий 2-й танковой группой, в которую входил 24-й танковый корпус, в своей книге "Записки солдата", записал: "6-го июля крупные силы русских переправились у Жлобина через Днепр и атаковали правый фланг 24-го тк. Атака была отбита 10-й мд".
Советский историк В. А. Анфилов в своей книге "Провал блицкрига" изд. "Наука", Москва, 1974 г. анализируя бои 6-го июля 1941 г. на стр. 408 пишет: "...В эти дни войска Западного фронта нанесли еще два контрудара на Борисовском и Бобруйском направлениях. Особенно активно действовали части и соединения 63-го ск 21-й армии. С рассветом 6-го июля 117-я сд при поддержке корпусной артиллерии форсировала Днепр и овладев гор. Жлобин, устремилась на сев. запад вдоль Бобруйского шоссе. Противостоящие здесь войска были захвачены врасплох и началось бегство. Это не могло, конечно, удовлетворить немецкое командование. Оно решило ликвидировать наш плацдарм в районе Жлобина, подтянув в этот район дополнительные силы.
Против переправившейся на западный берег 117-й сд противник бросил 10-ю мд и 255 пд, которые нанесли удар с севера и с юга, чтобы отрезать переправившиеся советские войска и уничтожить. Разгорелся ожесточенный бой, не прекращающийся до темноты, 6-го июля командование группы "Центр" доносило в Берлин следующее: "Противник перед 2-й танковой группой усилил свою группировку за счет подброски новых частей в направлении Гомель. Удары противника от Жлобина в направлении Бобруйска, а также в районе Березино позволяют предположить, что он намерен сдержать наступающие через Березину наши танковые силы для того, чтобы организовать свою оборону по р. Днепр". В результате контрударов советских войск, соединения группы Гудериана понесли большие потери и на несколько дней были задержаны в междуречье Березина и Днепр. Соединениям 2-й танковой группы не удалось прорвать предмостных укреплений в районах Могилева и Рогачева. Они не смогли, как требовало главнокомандование сухопутных войск стремительно выдвинуться к Днепру и форсировать его с ходу".
В этих цитатах имеются неточности. Во-первых, в контрударе 6.7.41 г. участвовал не 63-й ск, а только одна 117-я сд. Во-вторых, мы не форсировали Днепр и не отбивали у противника Жлобин. Ибо и мосты, и Жлобин были в наших руках и, в-третьих, мы вели бои с 10-й мд и частью сил 3-й тд, атаковавши нас со стороны Рогачева с целью отрезать нас от Жлобина. Об этом свидетельствуют, в частности карты, ежедневно докладывавшиеся Гитлеру, с которыми я познакомился в ЦАМО. Фашистам удалось нас окружить, в течение двух дней шли ожесточенные бои. Мы связали две дивизии. Гудериан отказался от форсирования Днепра. И только после того, как подошла сперва 1-я кавалерийская а затем и 255-я пд, которые сменили части 10-й мд и 8-й тд, 10-го июля нанес удар через Днепр в районе ст. Быхов, южнее Могилева.
Причем этот удар был ослаблен, наступал он только двумя дивизиями 4-й тд и 10-й мд. Так было выиграно так нужных нам четыре дня! Да, мы понесли потери, но они были оправданы. После этого полковника Чернюгова сняли с дивизии, обвинив его в неумелых действиях... Он не был виноват: ведь поблизости не было никаких сил, кроме нашей дивизии, фланги были открыты.
В этом бою была разбита матчасть огневого взвода моей батареи. Батарея понесла потери. Мы превратились в пехоту, а точнее — в истребителей танков. Но я считаю, что наш потери полностью окупились не только тем, что были сбиты многие немецкие самолеты (батарея и после 2-го до 6-го июля сбивала самолеты, но у меня подтверждений нет), но и тем, что это были в основном разведчики. И группа "Центр" осталась без глаз. Ибо Гальдер, о котором я писал раньше, в своем "Военном дневнике" в записи от 2-го июля 1941г. перечислял нашу группировку на это число. Он записал: "Русский Западный фронт в составе 22, 20 и 13 армий". Фашисты не знали, что в это время на Днепре сосредотачивались еще и 19-я и 21-я армии этого фронта. Почему они не смогли обнаружить их сосредоточение, проясняет запись 10.07 Гальдером своего разговора с главкомом группы армий "Центр" фельдмаршалом фон Боком: "Воздушная разведка. Разведывательные эскадрильи дальнего действия группы армий крайне ослаблены, лишь в одной эскадрилье имеется три боеспособных самолета, в остальных эскадрильях — ни одного. Из числа ночных разведывательных самолетов исправны только два. Поэтому — просьба объединить силы воздушной разведки воздушного флота группы армий и главного командования ВВС. "Я горжусь тем, что в это свой вклад внесла и моя батарея, а также 1-я и 2-я батареи нашего дивизиона, уничтожившие три самолета противника, тоже разведчиков. Эти батареи имели на вооружении 37-мм зенитные орудия.
...13-го июля 21-я армия нанесла контрудар на Бобруйском направлении в тыл переправившимся немецким войскам. Наступали уже три корпуса. Наша дивизия была в 63-м ск, которым командовал комкор Л.Г. Петровский. Были освобождены города Жлобин и Рогачев. До конца июля шли жестокие бои. Наша дивизия из под Жлобина 17-го июля была переброшена под Рогачев. Потом — под Довск. Затем к Ректе, ближе к Пропойску. К этому времени наша 21-я армия имела кроме трех стрелковых корпусов еще и один механизированный. Но там танков почти не было, он действовал как пехота. В этих боях, конечно, мы понесли большие потери, но противнику тоже досталось. Приведу еще две выдержки из своих писем того времени.
"29 июля 1941 года. ...Положение на фронте у нас сейчас хорошее. Ряд немецких частей окружили, Много их уничтожили. Особенно горячие бои были со 2-го по 13 июля. Много тысяч потопили, уничтожили. Сейчас немцев крепко тесним. Я был в двух городах, которые побывали в руках немцев, но сейчас наши. Много кварталов сравняли с лицом земли. Неприятная вещь — разрушения, пепелища. Где проходят немцы, остаются лишь пепелища, развалины. Но остаются и их могилы, которые усеяли все дороги.
Немцы много территории не заняли, а двигаются лишь на узких полосках земли вдоль шоссе. Отъедешь от шоссе на 5 км — и нем­цев нет. Мы научились сейчас воевать — и неплохо получается. Пленных до черта хватает.
В борьбе крепко нам помогает население. Один старик спас жизнь двум бойцам моей батареи. Помогают дети, женщины, старики. Если бы ты видела всё это, то ты бы меня поняла.
Очень неприятную картину представляют убитые, которые полежали на земле несколько дней. Если бы ты знала, Катичка, сколько злости, сколько зла у каждого из нас! Нужно будет — зубами будем драться.
Я похоронил нескольких своих бойцов. Какие люди погибли! Честь и хвала им, хвала матерям их и отцам, воспитавших их, честь и слава Родине, давшей им счастливую жизнь. Один из них, Королев, окруженный врагами, дрался, пока не был убит, но не отошел ни шагу. Другой, командир отделения, получил 15 ран. Один боец на плечах вынес его из боя, тащил км два на себе. И сколько еще таких фактов! Но дорого за всё это расплатятся фашисты. Мы не успокоимся до того времени, пока ни один фашист не останется в живых.
Артиллеристов немцы расстреливают на месте. Говорят: "Все ваши артиллеристы — коммунисты, жизни не дают!"
За городом Р. немцы собрали жителей рыть окопы. А после этого начали насиловать девушек, даже 13-14 летних. Изверги! Сволочи! Жалеть их не будем. Здесь живые есть и мертвые. Это борьба на смерть.
После шестого июля много что произошло. Дорого заплатят фашисты за мои разбитие пушки.
Настроение на фронте боевое. Есть и трусы, но они встречается единицами.
...Все память помнит... Коронаев Антабай Алимбаевич, расстреляв 120 патронов, повел в атаку на автоматы. Его мы так и увидели, когда отбили это место, с зажатой винтовкой в руках в десяти метрах от окопчика для стрельбы лёжа и гору гильз у него. А сержант, получивший 15 ран — командир орудия Сергеев. Его вытащил и спас волжанин Кузнецов. Город Р. (Рогачев...)
Письмо от 9 августа 1941 года.
"...Немцы во время наступления применяют психические методы. Их бомбы, мины оглушительно, неприятно воют и рвутся, стреляют трассирующими пулями для морального воздействия. Но всё это не страшно, если бойцы побывают хоть несколько раз в бою. Привыкают помаленьку. Вот штыков они боятся, как чертей. Бегут без оглядки, бросая все на пути. Пехота в них трусливая, бежит, увидев штык или услышав громовое "Ура!" Офицерня ихняя в этих случаях стреляет их же. Да и лётчики в них трусливые. Только зенитчики откроют огонь, как они побыстрее сматываются. Они "героичны" тогда, когда летят для бомбежки одной зенитной батареи массой в количестве 17-25 самолетов. Это на одну только батарею! Да и бомбят впопыхах: побыстрее бы сбросать бомбы и уйти. А поспешность, как сказал еще Кузьма Прутков, нужна только при ловле блох. И мы победам! В этом мы уверены. Зная теперь, что такое противник, мы уверены в своей победе. Встает весь советский народ. Этот народ страшен в своей ненависти, страшен в своем гневе.
Пусть эта победа будет нами достигнута в тяжелой упорной борьбе — это мы отлично знаем, отлично сознаем, но это будет наша победа, победа советского народа. Прошли те дни, когда гитлеровская армия, сосредоточив удар по маленькому участку, благодаря своему численному и техническому превосходству, катилась вперед. Эти дни ушли. Еще предстоят тяжелые кровопролитные бои, это мы знаем отлично, но в этих боях родится наша победа. И еще быстрее Гитлер покатится назад. Он будет встречать сопротивление на каждом своем шагу. В тылу его будут бить партизаны, а в лоб — наша армия. Это мы знаем, в это верим".
Я цитирую так, как тогда писал, не изменяя ни слова...
И не только так я думал: это были мысли моих товарищей, моих сверстников...
...Контрудар 21-й армии, начавшийся 13-го июли, имел далеко идущие последствия. Главные из них:
а/ Из шести армейских корпусов 2-й полевой армии немцев и трех танковых корпусов 2-й танковой группы, которые должны были наступать на Смоленск на южном фланге группы армий "Центр", наступали всего два армейских и два танковых корпуса, вместо 28 дивизий — только 12. Шестнадцать дивизий были скованы нашей 21-й армией, имевшей всего три стрелковых и один механизированный корпуса, к тому же даже по штатной численности имели в полтора раза меньше личного состава. А с учетом понесенных потерь эти силы были значительно слабее немецких.
б/ 21-я армия длительное время занимала очень выгодное положение, держа под угрозой правый фланг группы армий "Центр". Фашисты вынуждены были три армейских корпуса держать за Днепром. Именно поэтому Маршал Совестного Союза Г. К. Жуков и предложил Сталину 29.7.41 г. сдать Киев и усилить Центральный фронт, состоявший из двух армий — 21-й и 13-й, ослабленных боями, тремя армиями: за счет Юго-Западного, Западного фронтов и из резерва. Как известно, за это предложение он был Сталиным отстранен от должности начальника генштаба и назначен командующим Резервного фронта. Он об этом подробно пишет в своих "Воспоминаниях и размышлениях". Прогноз Г. К. Жукова оправдался: 30-го июля 41 года Гитлер подписал директиву ОКВ №34, в которой пункт 2 был сформулирован так: "... 2. Группа армий "Центр" переходит к обороне, используя наиболее удобные для этого участки местности.
В интересах проведения последующих наступательных операций против 21-й советской армии следует занять выгодные исходные позиции, для чего можно осуществить наступательные действия с ограниченными целями.
2-я и 3-я танковые группы должны быть, как только позволит обстановка, выведены из боя и ускоренно пополнены и восстановлены".
Это был беспрецедентный случай: впервые на главном стратегическом направлении фашисты переходили к вынужденной обороне!
Этот случай, а особенно роль в нем 21-й армии, мало известен широкому кругу читателей. И следует надеяться, что наши историки смоют и это "белое" пятно...
... Я и так утомил Вас цитатами, выдержками из писем, отвлечениями... Делал это с одной целью: показать, как вели воины кадровой армии бои в первые недели и месяц войны, о чем сейчас так много кривотолков. Не имел права не писать об этом.
В беях шестого июля была уничтожена матчасть и 1-й и 2-й батарей дивизиона. Новой техники не поступало — 37 и 85-мм пушки шли на формирование противотанковых полков РГК.
Я в конце июля был назначен заместителем командира 321-го озад.
В средине августа фашистские войска прорвали фронт на участке правофланговой 13-й армии, развили наступление на юг, пытаясь окружить нашу 21-ю армию. Я в разгар этих боев в средине августа был назначен командиром 78-го озад 32-й кд. Дивизион стоял на противовоздушной обороне штаба армии. Начались отступательные бои. Теперь наземная оборона играла первостепенное значение. Известно, что в ходе развернувшихся боев, восточнее Киева были окружены обескровленные части нескольких армии, в том числе и 21-й. В окружение попал и 78-й озад. С дивизионом 18-го сентября дошел до Пирятина. Попытался прорваться на Лубны. Был окружен. Сражались, пока были снаряды. В бою была уничтожена, а потом подорвана вся техника. И начался выход с окружения. Из окружения вышел в составе группы, в форме, с документами, партбилетом и при оружии.
Сейчас об этом окружении много пишут. Только плохого. Манипулируют фантастическими данными о погибших и плененных. Я приведу высказывание самих немецких генералов. Гальдер потом назвал это окружение "самой большой стратегической ошибкой немецкого командования, допущенного им в ходе второй мировой войны. "Гитлеровцы вместо двух недель потеряли 52 дня для наступления на Москву. И они теряли в сутки в течение только августа по 17.000 человек убитыми, раненными и пропавшими без вести. Из окружения вышло примерно 175.000 человек. Примерно столько же попало в плен. И было убито около 300.000 человек.
После выхода из окружения и проверки был направлен в 3-ю дивизию ПВО в Воронеж командиром дивизиона. Из-за отсутствия вакантных должностей до 30 января 1942 года работал помощником начальника оперативного отделения дивизии ПВО. 30-го января вступил в командование 93-м озад МЗА второго формирования. Этот дивизион существовал еще до войны, но погиб в Киевском окружении. Новый дивизион был в стадии становления, начал формироваться в декабре 1941 года. В это время шло "деление" частей ЗА между сухопутными войсками и войсками ПВО территории страны. Этим и объясняется, что приказ о назначении был подписан лишь 25.4.1942 г. Дивизион оборонял объекты города Воронеж. Отрожки и Придачи.
В конце июня меня вызвали в Москву. Собирались дать полк. Но как узнали, что я был в окружении — не знали, что со мной делать. Так я попал в Ростовский дивизионный район ПВО помощником начальника штаба зенитной артиллерии района. В Ростов н/Д приехал 3-го июня 1942 года. Начальником артиллерии был один из моих учителей по Оренбургскому училищу зенитной артиллерии полковник Бахирев Василий Николаевич. Он участвовал еще в гражданской войне, был тяжело ранен в плечо. Сухощавый подтянутый и невозмутимый в любой обстановке, немногословный и очень человечный — таким он запомнился по боям на Северном Кавказе. Таким же был и командующий дивизионным районом ПВО полковник, с октября 1942 года — генерал-майор артиллерии Марков Николай Васильевич. В 1937 году, он был по доносу репрессирован, но перед войной был освобожден, командовал 11-й бригадой ПВО в Дрогобыче — Станиславе. Очень малочисленное управление дивизионного района ПВО было очень сплоченным и работоспособным. С теплотой вспоминаю это время пребывания в районе. Что было главной чертой характера Бахирева и Маркова? Глубочайшее уважение и доверие к людям. Поддержка самостоятельности, инициативы. Умение выслушивать и прислушиваться к чужому мнению. И в тоже время твердый характер.
Как развивались события 1942-го года — известно. Многое сейчас извращено, в первую очередь при Сталине. Бои за Ростов н/Д представлялись, как бегство с города ... Скрывалось, что город атаковали 50% танковых и механизированных соединений противника и сильнейшая 17-я армия. Это тоже белое пятно, которое предстоит стереть будущим историкам.
Когда начались отступательные бои, а точнее — вообще бои, то офицеры управления все время находились в войсках. При отходе противник не окружил и не захватил ни одной части, кроме двух батарей, которые были поставлены на ПТО по приказу генерала Кариофили в городе и расстреляны автоматчиками врага в упор из домов вблизи... Таким небольшим потерям благоприятствовало то, что некоторые офицеры имели удостоверения, гласившие, что мы действуем от имени замнаркома обороны по ПВО генерал-лейтенанта Громадина М.С. и подписанные им при посещении Ростова н/Д в средине июля 1942 года. И это всегда открывало нам дорогу. Наш район оперативно подчинялся 56-й армии. В этой непростой обстановке, находясь в частях, офицеры связывались со штабами наземных войск, и в зависимости от обстановки смело принимали решения, часто очень смелые. Мы отходили с боями.
О боях зенитчиков за Невинномысск и Армавир я рассказал в газете "Красная Звезда" в очерках "Зенитки против танков" и "Бой за Прочноокопский мост".
Бои за Северный Кавказ были очень большой школой для меня. За период отступательных боев наш боевой состав сильно увеличился за счет отходивших частей ЗА. Мы смело их прибирали к рукам. Впоследствии часть зенитной артиллерии и прожекторов были переправлены в Закавказье и в Баку, так как там не хватало этого оружия. Ряд частей отправили в Сталинград.
В средине августа наше управление прибыло в Грозный и стало управлением Грозненского дивизионного района ПВО. Развернулись бои в предгорьях Кавказа. В этих боях мы приводили в порядок отошедшие части и организовывали противовоздушную оборону, так как до этого здесь был всего один зенитный артиллерийский полк.
В октябре 1942 года в Грозный побывал генерал Громадин М.С. Он лично мне привинтил к петлицам "шпалу", присвоил звание "капитана". Увы, оказалось, что я уже три месяца капитан, но выписка из приказа так и не поступила...
В ноябре 1942 года совместно с полковником Бахиревым принимал участие в боях за гор. Орджоникидзе. За эти бои полковник Бахирев и я были награждены орденами "Красного знамени”.
В конце декабря я был отозван в Москву, назначен помощником начальника оперативного отдела штаба войск ПВО ТС по тихоокеанскому театру военных действий. В июле 1943 года был организован Западный фонт ПВО, и я был назначен старшим помощником начальника оперативного отдела, Европейский театр военных действий, Южное направление. У меня были все фронты от Курска и дальше на юг. Должность была генерал-майорская. Штаб был тоже небольшой, как и наш отдел. Я много чему научился, особенно у начальника штаба генерал-майора, потом генерал-полковника Николая Никифоровича Нагорного, участника войны в Испании, где он был Старшим военным советником по ПВО сперва Центрального Мадридского фонта, а потом старшим советником по ПВО Республиканской испанской армии в общей сложности с 1936-го по 1938-й год. Работа у меня была очень интересная, все время приходилось бывать в войсках, так как шло наше наступление и требовалось надежно прикрывать фронтовые и армейские коммуникации и восстанавливаемые важные объекты народного хозяйства.
...Я все время просился в войска, Наконец, моя просьба была удовлетворена, и 31.3.44 г. я был назначен командиром 64-го озад ПВО в 78-й дивизии ПВО в Архангельск, хотя я просился в 1-й Белорусский фронт. В Архангельске я был начальником пункта ПВО портов Бакарица-1, Бакарица-2, ж-д узла Исакогорка, аэродрома на острове Ягодный, кажется так, других объектов на левом берегу р. Западная Двина. 84-й озад ПВО был мощой единицей. Имел три батареи среднего калибра, батарею МЗА, зенитную пулеметную роту и свою батарею СОН. Кроме того, в оперативном подчинении были семь среднекалиберных и пять малокалиберных батарей, одна батарея английских пушек "Виккерс" 92,5 мм, зенитно-пулеметный батальон, две прожроты и две роты аэростатов заграждения. В портах Бакорица шла разгрузка пароходов, привозивших по ленд-лизу различное вооружение и другие материалы и продукты. Были очень интересные встречи с экипажами суден, а также с Иваном Дмитриевичем Папаниным, который по поручению правительства руководил всем этим в Мурманске и Архангельске.
Архангельск был закрытый город. Но Екатерина Ивановна через М.И. Калинина добилась пропуска и приехала ко мне на несколько времени. По возвращении в Москву она связалась с моими друзьями в оперативном отделе, и вскоре я получил команду убыть с дивизионом в Польшу в оперативное подчинение 1-го Белорусского фронта. Обрадовался... Какое же было разочарование, когда с погрузочной площадки приказали возвратиться на огневые позиций, а вместо нас убыл другой дивизион. Потом мне сказали, что это лично распорядился генерал Громадин, как и назначение меня в Архангельск. Только значительно позднее я понял, что он просто хотел сохранить мне жизнь, считая, что достаточно испытаний выпало на мою долю в 1941— 1942-м году. Потом оказалось, что тот дивизион был разгромлен в Польше... Мне и сейчас мучает совесть, словно это я отменил тот приказ, хотя в этом вины моей нет...
В октябре 1944 года мне присвоили воинское звание "майор".
...Во второй половине получили, и мы команду убыть. Наступила уже зима, мела позёмка. Вдруг в дивизион прибыла группа офицеров с дивизии. Спросил — зачем? Говорят — будем помогать. Конечно, работы было много: нужно было и оперативно подчиненные подразделения передать, и поставить другие на наше место. И я обрадовался, сразу не поставил им задачу. Тут они возмутились, говорят — мы будем контролировать. Тогда я вызвал к телефону начальника артиллерии дивизии, и сказал, что я в такой помощи не нуждаюсь, и если мне не доверяют, что я сам справлюсь, то пусть прикажет — кому сдать дивизион. Зугер сказал, что никто не сомневается в моих способностях. Тогда я потребовал убрать соглядатаев из дивизиона. Что и было сделано. И никто мне не мешал. Я всегда считал и сейчас считаю, что самое унизительное для человека — это мелочная опока над ним...
Прошли десятилетия. В 1960-м году, следуя из отпуска, мы с Екатериной Ивановной решили задержаться в Иркутске и немного познакомиться с городом и Прибайкальем. Побывали в разных местах, заехали в Ангарск. И там за нами увязался какой-то гражданский. Он был старше меня. В книжном магазине вместе со мной знакомился с книгами. Потом вдруг спрашивает: "Ваша фамилия — Годун?" Я подтвердил. "Я — Зугер." Мы расцеловались. Оказалось, что он сразу же демобилизовался, в Ангарске работает на одном из заводов главным инженером. Вспомнили и этот случай.
Тогда в 1944-м наш эшелон почему-то задержали в Исакогорке. Была большая метель, но в вагоне было тепло. Потрескивала буржуйка... Вдруг открывается дверь и входит Зугер. С порога говорит; "Пришел не контролировать, а проводить". Мы с ним посидели и выпили наркомовскую порцию... Об этом вспомнили и при встрече в Ангарске...
...В Каунас прибыли в конце ноября 1944 года. Попали в оперативное подчинение, кажется, 28-й армии, а позже — 11-й гвардейской. Стояли на ПВО ряда объектов в Каунасе. Потом в Мариамполе. В начале января через границу Восточной Пруссии проследовали в Шталлупенен... Запомнился огромный черный щит: "Вот она, проклятая Германия!" Кроме того, нам была поставлена задача противотанковой обороны в случае прорыва танков противника, для этого дивизион имел 1000 бронебойных снарядов.
...Путь солдата от Москвы, Сталинграда, предгорий Кавказа проходил по пепелищам наших уничтоженных врагом городов и сел. То, что увидел наш солдат на этом пути, могло свести с ума. Но зверем он не стал. В Европу он пришел освободителем. И в Германию он пришел не озверевшим, потерявшим человеческий облик... Хотя трудно было удержаться... Вспоминаю такой случай. Примерно в феврале в дивизион прибыл полковник, кажется, Желтяков, участник войны в Испании, заместитель командира 6-го корпуса ПВО. Мы с ним поехали в город Гумбинен. Идем по улице... Вдруг перед нами ударился об землю какой-то шкаф... Мгновенно среагировали: бросились в подъезд. Поднимаемся на 4-й этаж. За дверью слышна какая-то возня. С пистолетами врываемся в комнату. Там маленький наш солдат с натугой тащит большой буфет. Увидев нас, он скомандовал: "Товарищи полковники, помогите!",— хотя полковник был один — Желтяков. И в его словах была такая сила, что мы сунули пистолеты в кобуры и по команде этого солдата сперва подтащили, а потом взгромоздили этот сервант на подоконник открытого окна. Солдат подпоясался, расправил гимнастерку. Потом отошел к стенке, разбежался и толкнул этот сервант. Сервант полетел, а солдат перегнувшись смотрел вниз... Желтяков посмотрел на меня, покрутил пальцем у виска — дескать, сумасшедший. Но тут солдат повернулся. Глаза у него стали осмысленными. Он приложил руку к головному убору: "Простите, товарищ полковник. От Сталинграда мечтал, как будут лететь вниз немецкие вещи". Мы повернулись и молча ушли: винить солдата язык не поворачивался... Еще пример. У меня легковой машиной была машина ГАЗ-А, первая легковая машина, освоенная в 1931 или 1932-м году, Это было чудо музейной техники... Но её я не менял, хотя многие ездили на немецких "Опель-капитанах", "Опель- адмиралах", "Мерседесах". Честно скажу — противно было. Не ради этого пошел в Германию. И вот однажды начальник автослужбы говорит: недалеко в стоге соломы они обнаружили "Мерседес". Машина была с немецкой аккуратностью законсервирована. Колеса были спущены. Попытались накачать шины — не получилось: насос наш был неважный, немецкого не нашли. Темнело. Решили на следующий день утром приехать и машину забрать. Но когда утром они приехали, то от машины остались одни обломки: сколько туда было выпущено дисков и сколько разорвалось гранат — один бог знает... Солдат срывал свой гнев на всем немецком невоодушевленном, но не на людях. Я знаю и другой случай, когда в Венгрии был захвачен новый самый современный оптический прибор. Но пока приехали специалисты, от него остались рожки и ножки... Можно это представить как варварство... А все было значительно сложнее. Для этого следовало прошагать по пепелищам Родины... И только тогда солдата судить. Каким он был — следовало бы современным писакам просмотреть военную хронику того времени, увидеть, как перед часто малограмотным, — а иногда и неграмотным советским солдатом стояла с обнаженными головами цивилизованная Европа с глубоким уважением и вниманием внимала каждому слову его. Так было, и утверждать обратное — значит злобно лгать.
... В апреле 1945 года прибыл новый командир дивизиона, мой товарищ по училищу Канонович Владимир. Меня отзывали в управление кадров Западного фронта в Вильнюс. Там мне сказали, что я назначен начальником отделения боевой подготовки малокалиберной зенитной артиллерии командующего зенитной артиллерией фронта... Я восстал. Отказался идти и получать постель и становиться на довольствие — так как мое начальство отсутствовало: находилось под Берлином. Начальник управления кадров направил меня в резерв офицеров фронта, чтобы подумал. И каждый день меня спрашивал по телефону — передумал ли? Я стоял на своем... Кадровики меня называли глупцом, — дескать, война идет к концу, а скоро командиры дивизий будут рады полку, а командиры полков — командиру дивизиона.
...Через три дня меня вызвали для разговора с командующим фронтом генерал-полковником артиллерии Даниилом Арсентьевичем Журавлевым. Причем честно предупредили, что оттуда могу выйти капитаном и командиром батареи... Их предсказание не сбылось: Даниил Арсентьевич принял меня хорошо (он меня знал по работе в Москве и не раз бывал уже здесь в 84-м ОЗАД), внимательно выслушал, согласился со мной, что пока молод — следует поработать в войсках. Так я получил назначение в 84-ю дивизию ПВО на должность начальника оперативного отделения— заместителя начальника штаба дивизии ПВО гор. Гомель. Дивизия прикрывала объекты огромного района — восточную часть Белоруссии, часть территории России и Украины. В своем составе имела огромные средства: 15 шестидесяти орудийных зенитно-артиллерийских полков в основном среднего калибра, четыре тоже шестидесятиствольных зенитных пулеметных полков, несколько полков зенитных прожекторов, много отдельных дивизионов и батальонов и ряд других частей. Как это разительно отличалось от того, что мы имели в этих районах тогда, в 1941-м!
Конец войны меня и застал здесь. Так волею судьбы я войну закончил в тех районах, где в нее вступил в июне 1941-го...

Мирные, послевоенные дни...

Вскоре началась демобилизация. В августе мы демобилизовали что-то 17.000 человек. А весной 1942-года — еще что-то около 5000... Тогда можно было легко уйти с армии. Я тоже чуть-чуть не ушел. Ибо величайшее чувство удовлетворенности человек может подучить только как созидатель, как творец... У меня был очень хороший друг в дивизии, капитан, из числа мобилизованных в 1941-м году из института, где он учился. Это был большой умница, великий труженик, честнейший человек. Его хотели оставить в кадрах, но он настоял на своем и демобилизовался. Он со своей женой, тоже военнослужащей, усиленно уговаривали меня поступить таким же образом, и почти уговорили. Но тут развернулась "холодная война", снова запахло порохом. Так уже второй раз пришлось окончательно отказаться от своей мечты...
Осенью 1945 года мы получили команду на разработку плана противовоздушной обороны объектов территории нашей дивизии. Это была очень интересная работа. Несколько месяцев оперативное отделение дивизии упорно трудилось... Пишущая машинка была отвратительная. Вместо хорошей бумаги использовали серую, оберточную. Корочки для дел сделали из найденного под развалинами картона.
Наконец план был готов и его отправили в Москву. Примерно через полтора месяца меня вызвали туда, чтобы уточнить некоторые вопроси. Там я увидел другие планы соединений ПВО: отпечатанные на бумаге "верже", тисненые "золотом" переплеты, схемы сделанные цветной тушью... К моему удивлению только наш план был утвержден с первого захода. Остальные планы были возвращены на доработку. Конечно, решающую роль сыграл опыт работы в 1948-м году в оперативном отделе штаба Войск ПВО ТС...

Артиллерийская академия им. Дзержинского

В 1946-м году наша дивизия по разнарядке получила одно место для кандидата на учебу во 2-м факультете /командно-зенитном/ артиллерийской академии им. Дзержинского. Командир дивизии полковник Василий Платонович Журавлев это место отдал мне. В Белорусском военном округе прошел предварительную отборочную комиссию с представителями академии. Они отобрали примерно третью часть. В июле прибыл в Москву для сдачи вступительных экзаменов. Поступающих было много: требовалось на наш факультет отобрать 33 человека, приехало же несколько сотен... Вступительные экзамены я выдержал. И началась пятилетняя учеба. Она была очень интересной. Все слушатели прошли суровую школу войны. Мы все знали, что хотели: нам нужны были знания. И мы требовали, чтобы нас хорошо учили. Когда профессор Бородин нам начал вместо знаний рассказывать анекдоты из времен 18 века, мы после двух или трех занятий собрали партийное собрание нашего курса, пригласили его и руководство факультета. Сказали, что он нас не удовлетворяет, и попросили дать другого преподавателя. Пришедший на его место полковник начал нам ставить при текущем опросе сплошные пятерки. Снова собрание и требование — кому это нужно? И тогда дали нам подполковника. Это был умница, и мы ему признательны за те теоретические знания, которые получили.
Нам было очень трудно, особенно до 1948 года, когда действовала карточная система. Ибо все мы были сыновьями рабочих и крестьян... От недоедания были провалы в памяти. Жилья не было, почти у каждого была семья, снимали углы, за которые с нас драли семь шкур... И все равно эти года вспоминаются, как очень светлые года. Какие были споры на семинарах с преподавателями! Современные студенты этому могут только позавидовать. Приведу несколько примеров. На одном из семинаров по политэкономии капитализма поднимается капитан Николай Пророков и задает вопрос начальнику кафедры полковнику Корогодскому: " Вот в плане рекомендованной литературы стоит произведение И.В. Сталина "О Великой Отечественной войне советского народа". Я прочитал его от корки до корки, но нигде не нашел ни слова о политэкономии капитализма. Зато в таком-то томе В. И. Ленина на шестидесяти страницах Владимиром Ильичом изумительно просто изложено произведение Карла Маркса "Капитал". Но Вы его нам не рекомендовали. Почему?" Корогодский сказал, что да, Пророков прав. Что у Владимира Ильича еще есть подобные произведения. И он продиктовал их, и мы записали. " Но мы Вам не рекомендовали их потому, что Вы и так перегружены литературой, а времена у Вас и так мало", — дипломатично закончил он.
Лекции по марксизму-ленинизму нам читали совместно со слушателями 1-го факультета, тоже командного, наземной артиллерии. Однажды на лекции преподаватель поднял вопрос о взаимоотношениях с капиталистическим миром, в частности о мирном сосуществовании. Когда он закончил лекция и спросил — есть ли вопросы, состоялся следующий разговор.
— Подполковник Годун. Правильно ли я Вас понял, что мы проводим политику мирного сосуществования потому, что мы ослаблены?
— Да. Вы правильно поняли.
— И что когда мы залечим раны, то еще посмотрим - следует ли мирно сосуществовать с капитализмом?
— Да, именно это я и хотел сказать.
— Тогда скажите — чем Ваши слова отличаются от слов Аллена Даллеса, он тоже самое утверждает?
— Если он это утверждает, то тем хуже для него. Садитесь!
Я сел. Аллен Даллес в это время был государственным секретарем США, ярый антикоммунист.
В этот день я заступал дежурным по академии, и сразу же умчался домой, чтобы привести себя в порядок перед заступлением. И только на следующий день узнал, что сразу же после занятий по требованию коммунистов нашего курса было собрано снова внеочередное партсобрание, на которое пригласили этого полковника и руководство факультета. Коммунисты предъявили преподавателю претензию, что он не понимает существа марксизма-ленинизма. Преподаватель попытался обвинить меня, что я его не так понял и что он по-другому говорил. И тогда разразилась буря: мои товарищи обвинили его еще и в непорядочности. Короче говоря, во всей академии были проведены 6-ти часовые занятия по политике мирного сосуществования с капиталистическим миром.
Да, споры были резкие, принципиальные, жаркие. Но за все время пребывания в партии с 3-го января 1940-го года я ни разу не голосовал за исключение кого либо из партии как "врага народа" или антисоветскую деятельность. Вообще, кроме случая ареста органами НКВД в Оренбурге наших преподавателей и полковника Заборовского я не знаю случаев каких либо последующих арестов в другие годы. Иногда поражает, что молодежь думает и верит в это, что наше поколение только тем и занималось, что писало друг на друга анонимки, доносы, а "черный ворон" только и делал что колесил, а мы чуть ли не были карателями...
Расскажу еще два случая. В 1950-м году к нам пришел заместителем начальника факультета полковник, не помню сейчас его фамилии. Был он порядочный солдафон. Его назначили начальником лагерного сбора, куда мы выехали летом 1950 года. Там у нас с ним произошло несколько стычек именно на почве солдафонства: то не так висят выстиранные трусы, то не стандартные бруски под чемоданы в палатках, то еще что-нибудь. И вот лагсбор кончился. Сдали там экзамены и зачеты по лагерным дисциплинам. Решили на прощание организовать товарищеский ужин, нет, полуденник, что ли, и не ужин и не обед. Тогда "сухого закона" не было, даже в академии в буфете во время занятий продавались и вино, и коньяк на разлив. По нашей заявке работники военторговской столовой поставили столы буквой "Т", поставили спиртное, За столами расположился наш курс и приглашенные преподаватели. Но начальника лагсбора мы не пригласили... И даже не спрашивали у него разрешения на это мероприятие... Но он сам пришел. Расположился за маленьким столиком рядом, попивает лимонад... А у нас — пир горой: шум, тосты, песни. Его вроде и не замечаем...
Еще случай. Когда в 1951 году мы сдавали уже государственные экзамены, на тактике я "срезался" с председателем этой подкомиссии, полковником, начальником кафедры тактики Харьковской академии. Фамилию его сейчас тоже не помню, знакомство наше было мимолетным... Он мне по результатам моего ответа предъявил претензию, что я не понимаю основ боевого использования истребительной авиации в будущей войне. Несколько раз я обосновывал свою позицию. Он — свою. Тогда я сказал, что он мыслит устаревшими категориями и не понимает существа будущей войны. Разговор был резкий, горячий. Нас не смог примирить и председатель государственной комиссии по 2-му факультету генерал Селях, только повторял: " Тише, ну тише, прощу Вас..." Когда я закончил ответ, мои записи сразу же забрал начальник кафедры тактики нашей академии генерал Никитин. А потом на заседании комиссии в течение трех часов шел спор: что мне поставить — двойку или пятерку? Промежуточной оценки не было... Наконец, пригласили председателя госкомиссии генерал-полковника артиллерии Парсегова... Мне поставили по тактике "отлично".
Академию я закончил с дипломом с "отличием". 17 человек из нас убыло в Войска ПВО страны, а 16 — в ПВО сухопутных войск. Такое мизерное количество офицеров с высшим военным образованием получали зенитные артиллерийские войска в 1951-м году...
Сейчас, вспоминая то время, с горечью думаешь — как за короткое время в сознание молодежи смогли внедрить ложные представления о нас, нашем времени. И нет большего оскорбления для нашего поколения, когда нас представляет какими-то затурканными, глупыми. Нет, такими мы не были. Мы были личностями и с недостатками, я с положительными качествами. Об этом свидетельствует и то, что из 33-х выпускников больше трети стали генералами...

Последующие годы

После окончания учебы я был назначен командиром 59-го зенитного артиллерийского полка под Москвой. Полк был большой, 1870 человек. На вооружении имел 96 100-мм зенитных пушек. Но прежде, чем дошло дело до боевой подготовки, предстояло обустроиться, так как ничего не было. Эту задачу решили за полгода. Об этом времени я рассказал в прилагаемом очерке "дорога".
С 1952 года началась боевая подготовка. Нам трудно было соревноваться со старыми частями... В 1953-м году мне присвоили звание "полковник".
В 1954-м году меня назначили начальником Ярославского зенитного ракетного училища. Коллектив там был прекрасный. Училище было сформировано на базе Ярославского военно-политического училища, существовавшего с 1918 года. Преподаватели в нем были отменные, как и строевые командиры. Это было в 1951-м году. И к моему приходу училище было в расцвете...
...До настоящего времени я чувствую вину перед теми, кто перешел в зенитное ракетное с военно-политического в 1951-м. В свое оправдание могу сказать, что я дважды пытался, чтобы зенитному ракетному училищу были возвращены его ордена – орден Ленина и орден Красного Знамени, а также имя В.И. Ленина, которые имело военно-политическое училище, по преемственности. Так положено по законам: при переформировании части, если в новую часть переходит большая часть личного состава из прежней части, то новой передаются и ордена, и наименования, и слава и история... Увы, ничего не получилось: против восстало руководство Главного Политического Управления Советских Вооруженных Сил... В Главпуре решили, что эти ордена и наименование они передадут какому-либо своему политическому училищу. Там ни к каким доказательствам абсурдности этого шага не желали прислушиваться... Мне обещали бывшие Члены Военного Совета Войск ПВО страны генералы Халипов И.Ф., а потом Бобылев всё уладить. Но палец о палец не ударили, чтобы восстановить справедливость. Так заслуженные ордена и наименование, как в Ярославле, так и в Горьком пропали... Эгоизм руководства Главпура победил здравый смысл...
О работе в Ярославском училище расскажу следующее. Сперва выпускникам училища выдавались дипломы техников, и присваивалось звание техник-лейтенанта, хотя это были строевые командиры новой формации — имевшие высокую техническую подготовку. Но "серебряные погоны” и диплом техника определяли контингент поступающих: сюда стремились те, кто собирался "работать с отверткой". По инициативе нашего училища Маршалом Советского Союза С.С. Бирюзовым в 1956 году были внесены следующие изменения:
а/ Выпускникам училища присваивалось звание "лейтенант", вручались золотые погоны, и как свидетельство их высокой технической подготовки выдавался диплом техника.
б/ Начальникам училищ на 1-м и 2-м курсах было разрешено своим приказом отчислять курсантов. И только на 3-м, выпускном курсе, отчисление проводилось через аппарат замглавкома по ВУЗ.
в/ На естественную убыль было разрешено на 1-й курс набирать сверх комплекта 10% курсантов.
... В Ярославле у нас с Екатериной Ивановной осталось много друзей. С некоторыми мы поддерживаем связь и сейчас.
В феврале 1958 года Постановлением Совета Министров Союза СССР мне было присвоено воинское звание "генерал-майор артиллерии".
...Осенью 1958 года получил назначение в Улан Удэ начальником Центральных Офицерских Курсов при 19-м Объединенном Краснознаменном учебном центре Войск ЗРВ ПВО Страны.
История этих курсов очень богатая. Свою родословную они ведут с 1918 года. Долгое время эти курсы были не только кузницей кадров зенитной артиллерии, но и мозговым центром этого рода войск. Особенно они сыграли большую роль в годы Великой Отечественной войны. В послевоенные годы начальником этих курсов назначали, как правило, командиров дивизий, имевших опыт. Коллектив курсов прибыл с Евпатории. Он быль очень опытным, сплоченным. Но зенитное ракетное вооружение они не знали. На подготовку к занятиям у них времени практически не было. С хода им пришлось самим переучиться на новую технику, создавать новую учебную базу и учить слушателей, которых было очень много. А тут еще прибыли на учебу и слушатели со всех стран СВД. Время переучивания на курсах было разное, до 10-ти месяцев.
Кроме ЦОК, в Объединенном центе была еще учебная бригада, в которой переучивались на зенитную ракетную технику уже целые части — полки и бригада; офицеры, солдаты и сержанты. И школа сержантского состава, которая готовила младших командиров для ЗРВ ряда объединений.
Мы размещались недалеко от Улан-Удэ в старом военном городке. Городок был построен еще в период русско-японской войны. Все строения для солдат и сержантов были деревянные, из лиственниц, прекрасно сохранившихся. А для офицеров — из многоэтажных домов из красного кирпича. Помещений было предостаточно. Но с 1956 года, когда произошло сокращение Вооруженных Сил, он стоял бесхозный и его здорово разграбили. Снимали всё, что можно было снять. Отопление везде было печное — 2700 печей, вода подвозилась бочками с 9-ти водокачек. Туалеты — холодные. Электроэнергии не хватало. Поэтому наряду с учебой, усиленно шел ремонт фондов. Трудностей было много. Особенно в быту. Утром просишься, а вода в бочке замерзла...
В июле 1959 года меня назначили начальником уже Объединенного центра.
Постепенно налаживали быт, устанавливали паровое отопление, прорубили просеку через тайгу, провели электролинию и решили проблему электроэнергии. Построили канализацию и т.д. Все это делали все годы пребывания там.
В 1960 году нагрузка на нас резко возросла: после пролета Пауэрса были приняты ряд мер по ЗРВ. В учебной бригаде преподавателя за год "начитывали" но 2000- 2100 часов, ничего не получая за это, так как был большой некомплект. Переучили и весь руководящий состав соединений и объединений. Преподаватели этого учебного заведения могли искренне гордиться: они переучили на технику ЗРВ весь состав войск по продолжительной программе и до двух третей — боевых частей... Жили очень дружно. Не унывали. Нам не мешали, комиссия приезжала раз в год. И сейчас это время вспоминается...
К 1962-му году задача перевода зенитных артиллерийских войск на ракетную технику была практически выполнена, нагрузка резко сократилась. В мае этого года я был назначен начальником зенитных ракетных войск отдельной армии ПВО, оборонявшей Украину и Молдавию. Армией командовал изумительный командир — Александр Иванович Покрышкин. И сейчас вспоминаю чудесную работу с ним. Сразу по прибытии разразился Карибский кризис. Мы получили приказ — в короткие сроки подготовить и отправить туда зенитную ракетную дивизию трехполкового состава. Задачу мы выполнили. И эта дивизия вместе с другой надежно прикрыла Кубу от авиации. Об этом в печати не пишут, все внимание сосредотачивают на ракетах средней дальности, которые очень быстро были убраны. А эти две дивизии там и остались. О них прекрасно были осведомлены американцы, так как в первые же дни они потеряли там над Кубой У-2. Но шуму не поднимали и перестали летать над островом Свободы.
Обстановка в том году была очень кризисной. В зенитной ракетной обороне Украины была сделана солидная брешь... Да и многие важные объекты еще не были прикрыты. Поэтому сразу же пришлось заняться восстановлением нарушенной обороны и ее совершенствованием. Тогда мало спал и мало был дома. Хотя "дома" не было: квартиры в городе не было, жили на "точке" в комнате 9 м. Удобства — на улице. Вещи свалили в части. С собой взяли три кастрюли, несколь­ко тарелок, вилок и ложек... Осенью получили жилье в Киеве...
...В 1963-м году мне неожиданно предложили должность начальника штаба зенитных ракетных войск ПВО страны. Только позже я узнал, что в войска меня направляли на своеобразную стажировку по предложению Маршала Советского Союза С. С. Бирюзова.
Начался Московский период работы. Весной 1965 года пришлось заняться Вьетнамом. Но пока этой темы касаться не буду. Как и Ближнего Востока. Это уже было позже.
В мае моя должность была сокращена, и я некоторое время исполнял обязанности заместители командующего ЗРВ по ПРО. А в сентябре 1965 года был назначен начальником ОМУ— заместителем начальника Главного штаба войск ПВО страны. На этой должности проработал до ухода в запас — февраля 1977 года.
Из всех должностей, на которых я работал, пожалуй, на последней я принес Родине больше всего пользы. Но об этом еще долго нельзя будет рассказывать...
После ухода из армии занялся серьезно работой в Центральном Архиве Министерства Обороны. Много времени занимает общественная работа. Пять раз работал на агитпоездах ЦК ВЛКСМ — от двух недель до двух месяцев каждый раз. Выполнял и другие поручения ЦК ВЛКСМ. С ними связи сейчас не имею. Связи же с молодежью не теряю. Сейчас являюсь членом постоянных комиссий по пропаганде — СКВВ и по идеологии — Всесоюзного Совета Ветеранов Войны и Труда. Жаль, что времени остается мало...
...В 1950 году я перед улетом в Забайкалье приехал на 36 часов к отцу. Перед уездом он вдруг спросил:
— Володя, вот ты стал генералом, о чем я, Демид-огородник не мог и думать. Жизнь у тебя сложилась хорошо. Но скажи, сын мой, счастлив ли ты? Стал бы ты военным, если бы я смог выучить тебя в институте?
Тогда я сказал отцу, что даже если бы я окончил институт, как началась война — все равно воевал бы. И как бы сложилась моя судьба после войны, трудно сказать. Уж в очень неспокойное время мы жили.
Этот вопрос отца, умершего в 1970-м году, звучит и сейчас. И сейчас я повторяю то, что сказал тогда отцу: мы жили в очень неспокойное время. И не только из-за Гитлера. Убежден: не было-бы его — нашелся бы кто-то другой. Попытался бы и он покончить силой с нашей социалистической республикой. За стол-то переговоров США сели только тогда, когда убедились в паритете, достигнутом вопреки их чаяниям. И только после этого был взят курс на поклонников "маленькой Веры" и "Интердевочек" и иже с ними... Которых они стали культивировать, используя и наши внутренние силы...
Что же касается счастья и несчастья отдельного человека, то они заключаются в чувстве сопричастности его ко всему тому, что совершается в обществе, в котором он живет. Настоящий человек не может себя считать счастливым тогда, когда несчастен народ, окружающие. Верю в то, что нет в жизни ни сугубо личного, ни сугубо общественного — это две стороны жизни неразрывно связанные друг с другом. В их единстве и заключается секрет полноты жизни. Может быть поэтому так трудно определить — где кончается общественное и где начинается личное.
И я горжусь тем, что родился в годы, определившие будущее человечества. Что принадлежу к уникальному поколению, так много сделавшего для Родины. Что жил и работал в 20-м веке, переломном веке в истории человечества... В жизни мне очень везло — меня всегда окружали прекрасные люди и верные товарищи, работал я в чудесных коллективах, коллективах единомышленников. В них я всегда находил поддержку. И в основном хорошие и умные командиры и начальники. На всем моем казенном пути меня сопровождал самый дорогой человек в мире — Екатерина Ивановна. Из двух звездочек генерал-лейтенант, звания, которого я был удостоен Постановлением Совета Министров СССР в феврале 1961 года, одна звездочка, как и одна полоска на лампасах, законно принадлежат ей. В записке в черном пластмассовом патрончике, находившемся в карманчике гимнастерки, "адресе на тот свет", как мы его называли, на одной стороне был адрес Екатерины Ивановны. А на второй стороне я написал: "Жаль умирать в 23 года. Но во имя счастья будущих поколений, во имя свободы и независимости моей Родины и моего народа, не жаль не только одной жизни, но если бы их имел тысячи — без сожаления отдал бы их все". Так думал тогда. Так думаю и сейчас. Несмотря ни на что...
Что касается нашего не простого времени, освещения правдивой истории нашей Родины, то ее напишут не в этом веке. Верю, убежден: правду о нас напишут не Коротичи и Рои Медведевы с Юрием Афанасьевыми, а может их внуки или внуки их внуков.
Они воздадут должное всем. По заслугам.
...Вот и вся моя автобиография, если её вообще можно назвать автобиографией. Её хочется закончить словами песни: "Я жил в такие времена, в такие дни, в такие даты..."
И этим горжусь.

Генерал-лейтенант артиллерии в отставке Годун
31.1.1990 г.